шифоньера падала и упала до того предела, когда начальник оставил громоздкую мебель в квартире на произвол судьбы. Судьба в образе Остапа Тарасовича забрала шифоньер, как только самолет, увозивший начальника разведки, пошел на взлет.

Стол, стулья имели свою историю, весьма схожую с первой. Разница заключалась в том, что другой начальник другой разведки, приобретя дорогостоящую мебель для своей приемной, вынужден был расстаться с ней по ликвидации конторы. Стол, стулья просто списали, так как перевозить их из медвежьего угла обошлось бы в их стоимость. Но Третяк рассудил иначе. Он отправил мебель малой скоростью — трактором, который вытягивал из тайги дизели.

К тому времени, когда в Средней Азии развернулись крупные работы по бурению, семья Третяка оказалась полностью обеспеченной мебелью, устойчивой к перевозкам и выглядевшей, считаясь с возрастом хозяев, респектабельной и солидной.

Проверив часы, дядька Остап проследовал во двор.

Едва повеяло весною, как Третяку «по пути» забросили четыре виноградных лозы. Дядька Остап построил навес, и теперь светлые прозрачные под солнцем стебли и усики бодро тянулись вверх. На грядках светилась зелень укропа и редиски.

В поселке семейство Третяка считали отзывчивым и добрым. Женщины, обращавшиеся к Агриппине Петровне, никогда не уходили от нее либо без скомканного, зажатого в ладони рубля — «до зарплаты», либо без скляночки с маслом или уксусом. И они отплачивали ей добром: не отказывали в просьбе привезти из райцентра какой-либо необходимый в хозяйстве продукт или вещь. Сама Агриппина Петровна ни разу не удалялась от дома более чем на километр, где пасся десяток третяковских овец. Присматривала за ними пара здоровенных собак — родителей всех псов в округе. Однако требований на охрану имущества в поселке было мало, и многочисленный приплод дядька Остап с грустью топил в помойном ведре, оставляя по особи от помета, то сучку, то кобеля.

И уж если дядьке Остапу надобилась лесина: дюймовка там, или брус, или, ну, смотря по надобности в хозяйстве, какая вещь, то, стоило ему обратиться к нужному человеку, и чудом, то ли на следующее утро, то ли через день, желаемое оказывалось за загородкой третяковской усадьбы.

Оглядев двор, Третяк убедился в твердости и незыблемости заведенного порядка. И тут он ощутил аппетит. Он возвратился в хату, так он и его жена упорно называли дом. На кухне вытащил из банки еще пару корнишонов, намазал медом два куска белого хлеба. Томясь от приятности, съел, затем переоделся. Дома он ходил в белоснежной рубахе с вышивкой, закатав выше локтя рукава, и старых, с заплатами на коленях брюках, обтрепанных понизу. На ногах его были сандалии, из одной торчал большой палец.

По будням и на работу Третяк надевал служившую пятый срок спецодежду — брезентовые промасленные брюки, такую же куртку и ковбойку. Ковбойки же он любил не менее чистейших, с вышивкой рубах. И те и другие он менял часто, потому что, вернувшись с работы, тратил целое ведро воды на умыванье. Будничный костюм завершали кирзовые сапоги, надраенные тавотом.

Из погреба выглянула сухонькая от старости Агриппина Петровна. Муж с жалостью посмотрел на нее. Он никак не мог привыкнуть к тому, что его Грипина за последние три года высохла под южным солнцем, как самая лядащая старуха узбечка. Это очень огорчало дядьку Остапа. И характер у жены стал скрипучий.

— Куда?

— Надо… — солидно протянул Остап Тарасович и поспешил за дверь, чтоб не слышать бесконечных советов, пожеланий и указаний.

В любом костюме — будничном, праздничном ли — дядька Остап шествовал по улице поселка с достоинством и выправкой отставного генерала в парадном мундире и при всех регалиях.

Любил Третяк здороваться. И не как-нибудь, а с чувством. Он искреннейшим образом удивлялся и радовался встрече с человеком, которого видел пять минут назад из окон своего дома. Встретив его, дядька Остап разводил руками, потом всплескивал ими, тянул: «О-о-о!» — и шлепал пятерней о пятерню. С начальством он предпочитал раскланиваться, чуть приподнимая кепку над головой.

И тут его потрясли за плечо.

— Нельзя много, Остап Тарасович! — донеслось до Третяка.

Он открыл глаза и увидел молоденькую медсестру, склонившуюся к нему. Потом дядька Остап посмотрел в сторону горящего фонтана. Тракторы вышли уже из ярко освещенного пятна вокруг взбесившейся скважины. Минута, ну две прошло с тех пор, как он начал вдыхать кислород.

Третяк помотал головой: «Не отдам! Мало!»

— Много вредно! — снова, склонившись, прокричала сестра в его забинтованные и законопаченные уши.

— На! — оторвав от лица маску, гаркнул дядька Остап.

— Как вы себя чувствуете?

Третяк поднял большой палец.

— Вы герой, Остап Тарасыч!

Несколько ошалело посмотрев на медсестру, дядька Остап отмахнулся.

— Настоящий герой!

— Солдат! Не вышел в генералы, — и он развел руками. Потом поднялся с песка и сладко потянулся. Чувствовал он себя бодро и молодо. Бросил сестре: — Спасибочки — и пошел обратно.

Пока тракторы оттаскивали вышку, надо было подумать, как удобнее и быстрее сорвать ротор. Приглядевшись к фонтану, Третяк увидел, что теперь пламя било не только из отверстия ротора, но вырывалось и из-под него самого. Понятно было: от давления и тряски полетели к чертям плашки превентера, закрывавшие выход газам из затрубного пространства буровой колонны. В общем, паршивая штука. Теперь ротор надо так и так срывать. Пламя у основания фонтана стало широким, начало бить в стороны. Такой пожар погасить еще труднее! Точнее, фонтанов теперь два: один вырывается из отверстия в роторе, другой из-под него, как из-под шляпки гриба.

Подойдя к инженеру конторы, Третяк кивнул в сторону фонтана. Инженер, выполнявший сейчас и обязанности руководителя тушения пожара, сплюнул. Затем показал пальцами два оборота, как бы затянул узел, и дернул.

Сейчас, когда ротор стал точно распылителем газа, им бы уже не удалось подойти к вышке и так легко зацепить ее тросами, чтобы оттащить.

«Лепестки» пламени, рассеиваемые ротором, достигали метров двадцати. Они пульсировали, то удлиняясь, то укорачиваясь, словно щупальца.

Отойдя от инженера, Остап Тарасович пошел к пожарникам. Оттуда, решил он, лучше будет разглядеть, выполнимо или нет предложение инженера. Но и от пожарных, которые находились теперь метрах в ста от фонтана, ему ничего толком увидать не удалось. Тогда дядька Остап ткнул пальцем в сторону инженера, потом себя в грудь и знаками показал, что его надо прикрыть водяными струями, — он на разведку пойдет.

Ему показалось, будто между стоявшими в стороне дизелями и фонтаном можно проскользнуть, протянуть за собой трос. Тогда захлестнуть трос под ротором и сдернуть его тракторами будет возможно.

Пожарники поняли объяснение Третяка как приказ.

Дядька Остап напялил на голову асбестовый капюшон