Феня в это время стоял рядом и пристально рассматривал картину, на черном фоне которой была изображена приличных размеров розовая полусфера с бордовыми кольцами, вытягивающаяся в тонкое основание, похожее на воронку. На заднем плане парили еще около двадцати таких воронок, только меньших по размеру, образуя равносторонний треугольник.

Со стороны могло показаться, что полотно его заворожило, ведь Феня стоял без движения уже более двадцати минут, но Макс, мельком бросив взгляд, сразу понял, что его друг что-то пристально изучает, внимательно вглядываясь в каждый сантиметр картины.

— Очаровались бездарностью? — послышался со стороны скрипучий, хриплый, но довольно громкий голос, от которого Макс вздрогнул.

— Ефим Иосифович, вы опять… вдруг резко подобрались… — попытался выразить мысль Елисей, — напугали опять…

— Лучше бы вы, Елисей, так пугались тому, что висит на этих стенах, тогда, быть может, у искусства был бы хотя бы небольшой шанс. — Кожедубов-Брюммер подошел ближе, и Макс, наконец, смог его разглядеть — худощавый, невысокий старичок с густой белесой шевелюрой, несмотря на свой возраст, совершенно не походил на образ типичного пенсионера. В нем чувствовалась уверенность и властность, такими обычно изображают в исторических фильмах престарелых полководцев и завоевателей.

— Ефим Иосифович, ну не начинайте… пожалуйста. У нас вот сотрудники новые в галерее…

— Очень приятно с вами познакомиться, — вставил Макс, — много о вас наслышан.

— Я тоже достаточно о вас наслышан, парочка протеже Вишцевского здесь, конечно, были нужны, как глоток свежего воздуха. А я-то все ответа не находил, что же поможет вытащить нас с самого дна. Конечно же, вы двое.

— Ну, кто знает, у нас много талантов, — попытался разрядить обстановку Макс.

— Да, я, например, талантливый арт-критик, — Феня очнулся от внимательного созерцания и вспомнил старательно заученную фразу.

— Святые небеса, все еще хуже, чем я думал, — Кожедубов-Брюммер театрально поднял вверх руки и закатил глаза, — нас поглотила бездна.

— Знаете, при всем к вам уважении, — Елисей немного продвинулся вперед, — мы не находимся на самом дне… в смысле, может, и находимся, но не на самом. А чтобы не получилось, что мы уже на самом дне, тогда надо что-то сделать и привлечь посетителей…

— Перформанс какой-нибудь, — между делом вставил Макс, — актуально, свежо…

— Наилучший вариант, — перебил академик, — поменять вывеску на «Артекториум — галерея современного убожества». Тут уж мы точно никого не разочаруем. Даже самые взыскательные посетители с лихвой получат! Да взять хотя бы вот это, — Ефим Иосифович направил жилистый палец на картину с воронками, — это же позор!

— Между прочим, она продана почти за триста тысяч рублей… У меня бы за такие деньги кто-то хоть одну картину купил, — обиженно добавил Елисей, — я бы и воронки, и что угодно рисовал.

— Вот отсюда и все проблемы. Мир сошел с ума, — подытожил Кожедубов-Брюммер. — Как хлынули из фонтана[16] на нас зловонные воды, так и барахтаемся мы в них до сих пор и не можем выплыть.

На этих словах Макс поймал себя на мысли, что определенно пора сменить тему разговора, который, мягко говоря, начинал двигаться в не очень приятном направлении, но, как назло, идеи, способные исправить ситуацию, категорически отказывались появляться на свет. Поэтому Макс решил спросить наобум:

— А как, кстати, она называется?

— Картина эта? — переспросил Елисей. — «Трансцендентная гипноплазия апостериори».

— Еще раз? — не понял Макс.

— А ты не знал разве? Да ладно! Правда, не знал?

— Наверное, пропустил…

— Ее же везде обсуждали… Художник молодой еще, ему двадцать один недавно исполнилось, Демьян Ле Бо. Он из России сам, из Самары, по-моему, но учится в Париже и выставляется и там, и здесь. Настоящее имя Демьян Хлебов. Его многие оценили уже, говорят, большой потенциал. Мы его выставку делали в прошлом году, она называлась «Монолог в душе Роршаха»… классное название, скажи? Как игра слов «душ» и «душа».

— Да, — неуверенно произнес Макс, — интересное словосочетание…

— Ну вот! А почему так выставка называлась — там реально душевая кабинка стояла, и черная тушь…

— Тушь?

— Ну да. Которой пишут. Роршах[17] же пятна все делал, и здесь были пятна необычной формы, в виде птиц, животных, чудовищ, там и кабинка вся была в краске, и пол, очень эффектно было.

— Уборщица оценила, — заметил Кожедубов-Брюммер, — на улице даже ее восхищенные возгласы слышны были.

— Зато посетителей много было… Про эту картину недавно я статью видел, как раз про Демьяна писали, и там было сказано, что это гениальный ход… Говорят, что тут заложен глубокий смысл, споры идут, чем автор вдохновлялся, воронки вроде как внутренняя неустойчивость человека. Я точно не помню, что там написано было, длинная статья, но смысл такой. А картину, кстати, еще называют сокращенно «Гипноплазия»… И говорят, что скоро ее цена в разы возрастет, — Елисей запнулся, — о чем я? А вот… воронки… это бессознательные мысли, бесконечная спираль, что-то такое. А треугольник это вообще символ жизни, и получается, что в центре личность, а вокруг целый мир, но всем в итоге управляют подсознание и внутренние страхи… Только непонятно до конца, что обозначают кольца, и почему выбран именно розовый цвет для воронки. А сам Демьян ничего не комментирует, тайну нагоняет… и что именно там нарисовано, доподлинно неизвестно…

Феня, продолжавший рассматривать картину, наконец оторвался от нее и многозначительно посмотрел на Елисея:

— Это сортировка грибов.

— Каких грибов? — удивился Елисей.

— Это, — Феня указал пальцем на самую большую воронку, — гриб. Розовая волнушка. Я такие видел, они все розовые и в кольцах. Только их вымачивать сначала нужно, чтобы не горькие были, а то есть нельзя будет. И на картине много грибов нарисовано, потому что их собрали и разбирают, какие лучше солить потом, а какие выбросить. Просто треугольником сложили, чтобы красиво было, потому что это картина, а на картине надо, чтобы было красиво.