— Где… Феня? — растерянно произнес Макс.

— Феня? Он… — Елисей удивленно посмотрел на Макса, — вышел…

— Куда?

— Не знаю… куда-то вышел…

— Пойду поищу его, — Макс поймал немой вопрос в глазах Елисея и добавил: — А насчет головы с проводами — лучше сделать оба варианта, картина и несколько скульптур, тогда уже получится инсталляция, и можно отправить на выставку.

— Точно! — вдохновился Елисей. — Надо теперь по наброскам подумать…

Елисей продолжал рассуждать вслух, лелея свою новую идею, но Макс, уже успев выскочить в коридор, отправился на поиски Фени. Долго искать не пришлось, ибо Феня оказался в комнате неподалеку, как оказалось, являющейся кабинетом престарелого профессора. Кожедубов-Брюммер и в оформлении интерьера был до неприличия консервативен: на первый взгляд, в его кабинете не было ни одной вещи, исполненной позже 50-х годов XX века. Как потом выяснилось, большую часть мебели Ефим Иосифович перетащил из своего дома или с дачи, где едва ли не все его столы, кресла и шкафы были выполнены из дуба, к которому питалось особое предпочтение.

А пока престарелый профессор осуждающе смотрел на ворвавшегося к нему в кабинет Макса, восседая на древнем кресле с облупленным лаком на подлокотниках, вертя в руках подарочную, немного потертую перьевую ручку, на которой были выгравированы золотистая эмблема и витиеватая надпись. Напротив него, в точно таком же кресле сидел Феня и пил чай из большой кружки. На столе стояла старая советская ваза из хрусталя, в которой лежали добротные пряники и конфеты «Коровка».

Наконец невольный молчаливый этюд был прерван вопросом:

— Что вам нужно, молодой человек?

— Я за другом, срочные дела, — произнес несколько ошеломленный Макс. — И… нашел его здесь… и вас тоже…

— Даже не знаю, какие у вас могут быть дела, — проворчал профессор, откладывая ручку в сторону. — Ладно. Парфений, было очень приятно с вами пообщаться, — профессор кивнул головой, — надеюсь, продолжим нашу беседу впоследствии. Приходите еще на чай с пряниками.

— Пряники нужно завернуть, чтобы они не засохли, тут они неправильно завернуты в пакет из целлофана, нужно их положить в льняной мешок. Если у вас нет льняного мешка, можно сшить, главное, чтобы была льняная ткань, — сообщил Феня.

— О, это прекрасная идея, — согласился Кожедубов-Брюммер. — Меня самого целлофановые пакеты раздражают, скверная вещь.

— Мне очень неудобно прерывать вас, но нам действительно нужно идти, — аккуратно напомнил Макс.

Профессор что-то пробурчал, хотя в целом выглядел спокойным и довольным, сделал глоток из чашки и пододвинул к себе большую потрепанную книгу, в которую углубился сию же минуту.

Уже когда они выходили из кабинета профессора, послышались какие-то голоса, громкие, но пока трудноразличимые, вкупе с эхом создавшие на безмятежных просторах галереи ощутимый диссонанс. Ближе к главному входу, опрометчиво решив срезать путь и оказавшись почти в середине зала, Макс и Феня чуть не столкнулись с шумной бравурной процессией человек на шестнадцать, не меньше, уверенно продвигающейся вперед. На часах не было и двух дня, редкие посетители оживились и с интересом наблюдали за необычным шествием.

Справа процессии семенил высокий долговязый мужчина в изысканном сером костюме, идеально сидящим по фигуре, по пути одаривая присутствующих снисходительной полуулыбкой, рядом уверенно шагал директор Эрнест Львович, сосредоточенный, решительный, благоухающий дорогим парфюмом и, казалось, даже помолодевший на пару лет.

В центре, не ограничивая себя в высоколитературных слогах, неистово вещал невысокий худощавый парень в небольшой черной шляпе, слегка приспущенной на правое ухо, из-под которой проглядывали пряди светлых волос и выбритые виски, в полосатом узком пиджаке на голом торсе и широких шароварах. Это и был Феликс.

Наверное, в других условиях, если бы Максу предстала возможность выбирать — заводить ли ему знакомство с новоприбывшим гением или быть о нем в полнейшем неведении, Макс, даже при всей его легковесности и непритязательности в общении, выбрал бы второе. Ибо общение с Феликсом возможно было выдержать только будучи стойким и бесстрастным воином, а к таковым Макс, к сожалению, не относился, как не относилась к ним и большая часть сотрудников галереи.

Иными словами, спокойно Феликса мог воспринимать только пан Вишцевский, который сегодня представлял собой образец идеального бизнесмена, и Феня, которого вообще редко что могло вывести из себя.

Агент Феликса, как с удивлением отметил для себя Макс, также не являлся товарищем со стойким духом, и с его стороны были заметны весьма неприглядные для подобного мероприятия раздраженность и нервозность, которые Литтон пытался сокрыть от посторонних глаз, коих собралось предостаточно. И это было странно.

— Какие мелкие, уныленькие комнаты, Боже ты мой! — именно с этими словами Феликс и влетел в галерею. — Не хватает, не хватает, не хватает масштаба! Я чувствую энергию, она бьется, бьется, колотится о стены, стены мешают ей!

Резким движением Феликс драматично воздел руки, словно находясь на театральных подмостках в момент репетиции шекспировской пьесы, нахмурился, придавая себе более серьезный и глубокомысленный вид, и развернулся лицом к толпе:

— Искусство не терпит стен!

Раздались десятки щелчков фотоаппаратов. Приглядевшись, Макс про себя отметил, что толпа сопровождения Феликса состояла, в основном, из журналистов и трех молоденьких девчушек, которые, скорее всего, относились к числу особо преданных фанаток, судя по их восторженным и почти не мигающим взглядам, воспринимающим каждое слово кумира как откровение.

— Я бы снес эти стены, но мне не хватит города! Я бы взлетел над городом, но мне не хватит этой планеты! Я бы вознесся в космос, но мне не хватит, не хватит, не хватит Вселенной!

— Что с ним? — озабоченно шепнул Макс стоявшей рядом Полине, внимательно следящей за происходящим.

— Ну да, он… экспрессивный… харизматичный молодой человек…

— Мне бы столько харизматичности, — протянул Елисей.

— Леся, ты прекратишь когда-нибудь это?

— Он все-таки здесь, может… спрошу у него, как ему так… удается… — Елисей оборвался на полуслове, встретив гневный взгляд Полины, и стыдливо потупился.

Феликс тем временем продолжал:

— Искусство — это игла, которая распорет вас и сошьет заново, как тряпичную куклу! А моя выставка — это шредер, который искромсает вас на мелкие полоски, мелкие, мелкие кусочки, и если вас потом склеить, то никто вам не скажет, что в итоге получится! Вы можете после этого стать кроликом, монахом, деревом, колесом или ботинком, и я за это не в ответе!

— Что он мелет? — встревожилась Полина.

— Вы жаждете ответов, а я жажду вопросов! Пресс-конференция начинается прямо сейчас!