согнутый крючком указательный палец), весь рейс травил байки. До этого двое суток не спал, а в самолете пил только кофе.

Пока Стоян блаженствовал в огромной старинной ванне на чугунных львиных лапах, я судорожно соображал, чем его кормить. В холодильнике лежали последние два яйца, кусок сыра, и я решил сделать свою коронную “королевскую глазунью”.

Посыпал желтки тертым сыром и зеленым луком. Получилось экзотическое блюдо.

Отец в кухню не заходил. Стоян заявился к столу с мокрыми курчавыми волосами. И тут я впервые заметил, что борода его кое-где как бы испачкана мелом. Я даже не сразу сообразил, что это… седина.

Седина у Стояна?

Вооружившись вилкой, Стоян плотоядно склонился над тарелкой:

— Что, лопоухий, жаба давила? Слабо было еще два яйца разбить?

Я отвел глаза. Отец, появившийся было в дверях, круто развернулся и вышел.

— Та-а-ак! — протянул Стоян, — Потом разберемся.

Запив кефир сладким-пресладким чаем, он заглянул в холодильник, присвистнул и отправился разыскивать отца.

— Как я догадываюсь — семейный дефолт?

— Пока нет, но, понимаешь…неразумная доверительность… гм …в денежных отношениях.

— Так. Туземные знаки остались?

— Мелочь какая-то.

— А капуста?

— Капуста? Зачем тебе капуста?

— Рома! Вспомни “лимон”.

— А-а-а! На три билета, Юрке — без места. Но ведь это … “зеленые”?

— Синонимы. Богатый и могучий современный язык. Ладно. Как там говорила эта, которую уносил ветер? Хорошие мысли приходят после хо-о-рошего сна. Ты в спальне устроился?

— Да.

— Я прикорну рядышком. Батарейки подсели. Что бы ни было — меня не будите и не делайте лишних телодвижений. Все.

Убирая свою постель, я вспомнил историю с “лимоном” и прыснул. Но тут же оглянулся на дверь, за которой укрылся в кабинете отец.

Что позволено Стояну, как говорится, не позволено никому.

А дело было так. Когда я был маленьким, к отцу зашел в гости школьный приятель и пожаловался, что не может достать для своего предприятия какие-то детали на другом заводе, потому что к директору без “лимона” не подберешься. И наивный отец принес ему из холодильника несколько слегка подсохших плодов. Что тут было с нашим гостем и Стояном!

Стоян проснулся в полдень. Принял душ и уединился с отцом. Меня выставили на кухню. Слов разобрать я не мог, но понял, что отец железно стоит на своем: уезжать!

А Стоян злится и не соглашается. Никогда еще я не слышал в его голосе такого отчаянного призыва пойти ему навстречу. Наконец, отца вообще не стало слышно, и говорил только Стоян.

Потом замолчали оба.

Вскоре кто-то, очевидно Стоян, открыл дверь. Отец сказал вдогонку примирительно:

— Ей Богу, Стоян, это же разумно! Оставайся! Уговори Юрку, а деньги я вам передам. Живите здесь, сколько хотите!

— Ты так ничего и не понял! Я не хочу, чтобы мы расставались и не могу вернуться.

— Но объяснить почему — можешь?

Молчание.

— Знаешь, Стойко, мне иногда кажется, что у меня не один ребенок, а два. И с каким труднее — не знаю.

Опять пауза.

— Ты вспомни, как Юрка требовал, чтобы ты пошел на рынок за деньгами и купил ему велосипед. Что ты ему ответил семь лет назад? “Деньги на рынках только цыганам даром достаются”. А сейчас ты пытаешься уверить меня, что достанешь 100 долларов в чужом городе за пару дней, как будто они здесь под ногами валяются.

Отец отвлекся и не заметил того, что увидел я: Стояна реплика о рынке, как громом поразила. Он тряхнул чернокудрой своей головой и хитро так протянул:

— Цы-ы-гане, значит, на рынке деньги даром получают.

Ну, что ж, мы “люди не здешние”, не гордые, сойдем и за цыган.

Отец с недоумением воззрился на него, но заметил весьма добродушно:

— Особенно в твоем костюме от Версаче.

— Ну, если, дорогой профессор, "главное, чтобы костюмчик сидел”, — переоденемся! Юрка, где Митины брюки, в которых он на рыбалку ездит?

И, не дожидаясь моей реакции, сам полез на антресоли и достал пакет, из которого, кроме брюк непотребного вида, выпали красная футболка Марго и бейсбольная кепка, которую дядя Митя не раз использовал как подсак. Стоян с ходу напялил на меня два последних предмета, при этом в горловину футболки вылезло мое голое плеча.

— Это что? — срывающимся голосом сказал отец. — Сейчас же сними эту дрянь. Здесь вам не театр “Ромэн”.

— Отчего же! Парень — настоящий Калдерари, цены не будет на рынке такому спутнику!

Разъяренный отец сорвал с меня футболку, и она вместе с кепкой полетела на пол. Сам же профессор Мещерский удалился на балкон, где уселся под сенью вынесенного из комнаты лимонного дерева. Чтобы схваченное по дороге первое попавшееся под руку печатное издание удерживалось на коленях, отец поставил ноги на небольшую скамеечку.

В старом кресле с резной спинкой, похожем на трон, в странной позе с поднятыми коленями да еще рядом с китайскими деревянными шторами, закрывающими окна спальни, он был похож на сурового правителя царства Цинь.

Стоян в это время задумчиво водил утюгом по злополучным брюкам.

Наконец отец не выдержал, явился в кухню.

Увидев его, Стоян плутовски снял брюки со стола и прикинул к себе:

— Сойдет для цыгана?

— Вот что! Прекрати дразнить меня этим маскарадом. А ты, Юра, — сбегай за хлебом и кефиром. Эти… гривни… в тумбочке.

Отец ушел, а Стоян швырнул брюки на пол и сказал мне:

— Убери с глаз долой!

Пока я заталкивал весь этот реквизит обратно на антресоли, он написал что-то на клочке бумаги, оставил ее на кухонном столе, схватил одной рукой нашу необъятную хозяйственную сумку, а другой вытолкнул меня на лестницу черного хода.

До метро мы бежали, выкладываясь, как на стометровке.

Я спросил:

— Стоян, ну, зачем ты сердишь отца? Что ты написал в записке, и куда мы спешим?

— Пытаем счастья, сынок! Пытаем счастья! Остальное узнаешь потом, а то рано состаришься.

Длинные эскалаторы, сменяя друг друга, увозили нас прямо в ледниковые глубины.

Стоян стоял ступенькой выше.

Вдруг он обнял меня и, склонившись к правому уху, прошептал:

— Я не могу возвратиться, Рыжий, и остаться один без вас тоже не могу. Ты уж меня прости!

Мы сошли на левобережном рынке и сразу же направились к овощным рядам. Там Стоян прислонил меня к ограде.

— Жди!

А сам быстро пошел вдоль прилавков, перебрасываясь с продавцами коротким фразами. Наконец, остановился, уперся руками в прилавок и даже влез под козырек.

Торговка семечками, которая сидела рядом со мной, раскорячившись на низенькой скамейке, как и я не спускала глаз со Стояна.

— Доню! — позвала она.

— Шо вам? — отозвалась молодая женщина, поливающая на лотке пучки