– Нет, ничего не помню.

– А вещи с собой у него были? Ну, чемодан, сумка, не знаю, еще что-нибудь?

– Да, сумку он с собой взял. Черную, большую. А вещей мало – может, пару рубашек, книжку, кажется, Чейза, консервы.

– А деньги на билет откуда?

– Сказал, что занял.

– У него тут много знакомых?

– Да весь двор его знает. С рождения живет.

Кивинов никак не мог решиться приступить к главному вопросу.

«А может, не стоит? Не хочу, пусть кто-нибудь другой».

– А здесь, в Москве, ничего необычного с ним не происходило?

– Да что здесь может произойти? Один раз только побитый домой пришел, в крови весь, злой, ругается: «Гад, сволочь». Отец на него тогда накричал: «Что ж ты, стервец, делаешь? Не успел прийти, а опять за старое?! Кого избил?» А Володя: «Успокойся, батя, мои заморочки, сам разберусь». А потом все время дома сидел.

– Ладно, пожалуй, я пойду, – сказал Кивинов, решив, что о знакомых Шабанова по двору может узнать у местного опера.

– Молодой человек, мне кажется, вы что-то скрываете. Что случилось? Он опять в тюрьме?

– Не знаю. Раз он вам не звонил, то мне уж – тем более.

Мать вздохнула.

– Был звонок. Я не хотела говорить. Недели две назад он позвонил, сказал, что у него все нормально, скоро приедет. Я ему: «Володя, где ты, что опять затеваешь?» А он:

«Ничего, мать, скоро заживем, как при коммунизме». Я и не говорила вам, вдруг опять что натворил.

– Понятно. Я пойду, дела. Извините за беспокойство.

Кивинов вышел в коридор, застегнул куртку и направился к двери.

– Подождите. Скажите, что с ним. Я ко всему готова.

Кивинов вздохнул, постоял немного и вернулся на кухню.

Когда Кивинов возвратился в отделение, Юра был еще там.

– Все нормально? – поинтересовался он, увидев Кивинова.

– А, – махнул рукой тот, – лучше не вспоминать.

– Зацепки есть?

– Да, так, телефончик один, можно пробить, откуда он звонил. Если из адреса, то еще можно подергаться, а если с автомата, то все – «глухарь» со знаком качества.

– «Глухарь»?

– По-вашему, «висяк».

– А, понятно. Но если что, звони, мало ли по Москве узнать что понадобится.

– Хорошо. Просьба одна. Раздобудь в горсуде приговор на этого Шабанова и мне вышли, а то архив сейчас закрыт. Сделаешь?

– Лады, тут, тем более, рядом.

– Вот адрес наш. Ну, вроде, все. Черт, был в Москве, а кроме метро да «Черного лебедя» ничего не видел. Жалко. Хотел в Третьяковку сходить, на Арбат.

– Так оставайся на денек, скажешь, что билетов не было на поезд.

– Да не, я поеду; Тык-дым-тык-дым. Держи, – Кивинов протянул Юре руку. – Будешь в Питере, приходи.

Спустя примерно пятнадцать часов Кивинов уже сидел в вагоне питерского метро. Приехав утром на вокзал, он отзво-нился с отчетом Соловцу и поехал домой спать, так как ночью он практически не сомкнул глаз из-за храпа соседки по купе.

Народу в вагоне было немного. Две девчонки рассматривали эротическую газетенку, тихонько хихикая; молодой парень, закрыв глаза, балдел под музыку плейера. Кивинов сел на свободное место. «Самое необходимое для жизни – оптические прицелы, бинокли и приборы ночного видения фирмы „Беркут“, – гласила реклама над дверьми вагона. „А действительно, как без этого прожить можно? Особенно без прибора ночного видения? Слава Богу, что „Беркут“ не забывает о наших первейших нуждах“.

Кивинов опустил глаза. Напротив сидел мальчик лет семи с большим желтым яблоком в руках. Рядом кемарила женщина, наверное, мать. Яблоко было дорогое, красивое. Пацан крутил его в пальцах, видимо, оттягивая приятный момент. Кивинов неожиданно вспомнил мать Шабанова. «Нет, никогда больше не буду чиновником, приносящим известие о смерти. Что ж они, козлы, делают? Зачем? За пару зеленых купюр или ради того, чтобы понтовать в камере перед судимой братвой? Мол, такой я крутой, не чета вам, щенки. Да плевать мне на твою крутизну, мудила. Я ее на одном месте вертел, потому что не ты даешь человеку жизнь и не тебе ее забирать. Странно, а с кем это я говорю? Сам с собой? Нет, с ним, с тем, кого еще не встречал и, может, так и не встречу. Слишком много зла. Так, кажется, Юрка говорил. Почему этот мальчик с яблоком так странно смотрит на меня? Может, я все-таки говорю вслух? Нет. А это большое яблоко? Почему он его не ест? Ешь, ешь. Наслаждайся. Ну, что, в конце концов, на меня нашло? Да грохнули какого-то судимого, ну и что? Прищурили глаз, шевельнули пальцем и в яблочко. Деньги получил и отвалил. Выгодное дело – тело зарыли, крест вбили. И все. Больше ничего нет. И не надо ни этих газеток, ни этой музыки, ни этого яблока, ничего, потому что ты уже никто. Мы едем дальше, а ты, извини, сошел.

Нет, точно нашло. Впечатлительным становлюсь не в меру. Это весьма не рекомендуется. Сантименты в наше время – штука нежелательная. Тверже надо быть. Ух! А может, я с детства впечатлительный? Это все после того, как на моих никогда не видевших зла глазах пьяный мясник из магазина заворачивал в тряпку только что родившихся котят, со всей силы бил их об асфальт и выбрасывал в ведро с мусором, а живые котята, до которых еще не дошла очередь, инстинктивно чувствуя приближение смерти, расползались в стороны, тыкаясь слепыми мордочками в валявшиеся вокруг кирпичи. Мясник убил всех до одного, кинул ставшую красной от крови тряпку в то же ведро и пьяной походкой вернулся в свой магазин. А я до сих пор помню эту тряпку, потому что в первый раз тогда столкнулся со смертью в самом мерзком ее обличии. И до сих пор мне снятся эти слепые расползающиеся котята, которых я хочу спасти, но не могу, а пьяный, смеющийся мясник, не обращая внимания на мои мольбы, продолжает лупить ими об асфальт.

Все, совсем заговорился. От недосыпания, наверно. Хорог шо, остановка моя».

Кивинов поднялся, подмигнул пацану и вышел из вагона.

Волков в задумчивости тер лоб. Вот уже почти каждый день в течение месяца два каких-то орла грабили женщин в подъездах. Приметы потерпевшие давали самые противоречивые, в зависимости от степени испуга. Была, однако, и общая

– возраст обоих грабителей колебался от пятнадцати до восемнадцати лет. А посему после очередной заявки Волкову влетало от Соловца за плохую работу. Малолетних преступников, должно быть, не интересовали переживания Волкова, и они упорно продолжали отнимать серьги, цепочки, кошельки и даже тампоны фирмы «Тампакс». Количество эпизодов приближалось к тридцати.

Слава выписал себе всех малолеток, замеченных в прошлом в подобных безобразиях, вызывал их к себе, крутил, вертел, колол, но в итоге отпускал.

Не помогали и организованные наблюдения за особо опасными местами. Преступники были не по годам дерзкими. (Поджидали жертву в подъезде, предварительно вывернув лампочку и переправив лифт на последний этаж. Как только женщина подходила к лифту, один сбивал ее с ног и подставлял к лицу нож, а второй вырывал сумку и снимал украшения. После этого оба выскакивали из подъезда и исчезали в темноте. Поэтому в лицо парней толком так никто и не видел. Один раз, правда, случился у них прокол. Женщина оказала сопротивление, пришлось с ней повозиться, а в это время спустился лифт, двери открылись, и в свете тусклой лампочки она разглядела два молодых лица. Волков показал ей потом свою фототеку, но дама никого не опознала.