– Да ну? Кого ж ты напрягал?

– Какой-то банк. Точно не помню.

– Ну, ты даешь. Не ожидал, растешь на глазах. Ты как, с оружием наехал или так, на словах?

– С бутылкой «Русской».

Крылов почесал подбородок.

– Василич, дай пожрать.

– Начинается. Тебя что, плохо на нарах кормили? Ах да, ты же у нас гурман. Дофинуа в сухарях, лангет по-швейцарски. Понимаю.

– Чего, чего?

– Лангет. Блюдо такое. Но ты знаешь, что-то мой личный повар приболел, так что с лангетом напряг. Могу устроить полтавскую котлету.

– Да мне все равно. Я летом грибы сырыми жрал. Брюхо луженое. А вот мужик со мной сидел на «сутках» – так он собачатиной каждый день закусывает и ничего. Хотя это грех.

– Ну, если с голодухи припрет, тогда это не грех. По большому счету, собака от курицы мало чем отличается.

– Отличается. Этот до того доелся, что людоеды мерещатся. С куриц такого не бывает.

– Какие людоеды?

– Не знаю какие. Говорит, возле кладбища в Автово двое мужиков третьего слопали. Сырым. Топором башку – тяп, потом в кусты или в камыши, не помню, А вышли, придурка этого увидали – тоже чуть не сьели. Еле удрал.

– Ха-ха, здорово. Как, интересно, человечинка на вкус?

– А я вот думаю, если они этого дядьку съели, то вещички должны остаться. Может, съездить поискать, а то скоро зима, а у меня, кроме того, что на мне, ничего и нет.

– Смотри, и тебя там съедят.

– Ничего, я заговоренный. Только непонятно все-таки. Зачем человека вечером на свалку привозить и еще с топором. Может, правда, скушали?

Кивинов откинулся на стуле.

– Свалка? Это та, что за кладбищем?

– Да, рядом с речкой.

– Да, да, знаю. Стой-ка, а когда он это видел?

– Ну, посчитать можно. Я 13-го влетел, а он уже шесть дней парился. Значит, числа 7-го. Или 6-го, смотря сколько он в ментовке сидел.

– Он человека-то этого не запомнил?

– А я откуда знаю? Он не говорил. Одного из этих видел. Говорит, здоровый, с бычьей головой и кулаками громадными.

– Понятненько. 7-го, значит? Подожди-ка меня туг, только кактус не съешь, он колючий.

Кивинов вышел из кабинета и заглянул к Петрову.

– Мишель, пожар когда был? Кажется, 7-го?

– Да, а что?

– Ничего. Красненькая откуда течет?

– С Пулково. В финский впадает.

– Так. Одевайся, поехали на «сутки».

– На какие сутки?

– На Каляева. Ты себя плохо ведешь, пора тебя остудить.

Кивинов вернулся в кабинет.

– Как собакоеда этого звать?

– Кажись, Серегой. Фамилию не знаю.

– Ах, Серега, Серега, ты не стой у порога… Все, мы по-ехали.

– Василич, а как же котлета?

– Ах, да. Держи. На котлету и на пиво. На «Даблминт» не дам, перебьешься. Потом поболтайся где-нибудь, только не ныряй, рэкетир.

– Ну, красавец, у нас к тебе чисто деловое предложение. Ты нам показываешь, где ты жил на свалке, а мы тебя отмазываем от оставшегося срока. Идет?

– Не, не идет. Мне и здесь хорошо, зачем мне на волю? Опять собак жрать?

– Хорошо, тогда обратное предложение. Ты все-таки показываешь, где располагается твоя загородная вилла, а мы тебе по блату еще пятнадцать суток устраиваем, ну как?

– Это другое дело. Поехали.

Договорившись с руководством заведения, Кивинов с Петровым забрали Серегу, посадили его в отделенческий «Жигуль» и поехали на свалку-помойку посмотреть, как живут отдельные представители все той же исторической общности людей.

– Послушай, папа, – обратился Кивинов к собачатнику, – а может, тебе по пьяни история с этими мужиками померещилась?

– Ну да. А «сутки» мне тоже померещились и нары?

– Ладно, не сердись. Стремно как-то.

Минут через сорок машина остановилась возле грунтовки, идущей прямо через свалку к видневшимся вдалеке камышам. Живописное местечко.

– Ну, где твой кооператив?

– Вон, сейчас налево и до упора. Детскую площадку увидите и тормозите.

Машина снова тронулась и на малой скорости поехала к камышам. Наконец показался домик, рядом песочница с грибком.

– Ничего местечко для детской площадки, – заметил Кивинов. – Кладбище под боком, речка-говнотечка, помойка. То-то радости детишкам.

– Здесь парк был раньше да вырубили весь.

– А ты в песочек заодно не играешься, куличи, котлетки? Это, что ли, твоя квартира?

Серега подошел к домику и горестно покачал головой.

– Совсем крыша сгнила. Придется переезжать.

– Так вон, под грибком ночуй.

– Там дует.

– Ладно. Покажи лучше, где тачка стояла. И куда они мужика потащили.

– Вот здесь. А вон дорожка, видите, в кустах? Туда и поволокли.

Кивинов осмотрел место. С площадки в кусты уходила узенькая тропинка, направляясь прямо берегу.

– Слушай, а что за машина была, не помнишь?

– Ну, «зубило».

– Восьмерка?

– Не знаю, я не разбираюсь. Говорю, на зубило похожа.

– А цвет?

– Красный или малиновый. Темно было, я плохо разглядел.

– Ладно. Миша, позаговаривай ему еще зубы, я схожу посмотрю.

Кивинов вышел на тропинку и, всматриваясь в землю, направился к реке. Первые десять метров осмотр местной флоры и фауны ничего хорошего не дал, кроме двух найденных бутылок «Пепси-колы» и старой женской юбки. Зато, перешагнув десятиметровый рубеж, в кустах дикой малины Кивинов заметил характерный цвет обложки военного билета. Он сорвал пару высохших ягод, бросил их в рот, а затем достал билет.

Удостоверение почти не пострадало от ленинградской непогоды, и Кивинов, развернув его, увидел фотографию еще живого сержанта Шабанова.

Находка не сильно удивила его, скорей, огорчила, потому что в билете он не нашел ничего интересного, за исключением данных самого Шабанова. Обычно за целлофановые корочки любят засовывать всякие бумажки с телефонами, адресами и прочей ерундой. Увы, военный билет Володи в этом плане был чист.

Надо бы акт изъятия составить, но где на свалке понятых найдешь. Крысы в акте не распишутся. Можно, конечно, Серегу-БОМЖа записать, но БОМЖей в понятые брать не рекомендуется, а поэтому придется в кабинете нарисовать.

Сунув документ в карман, Кивинов двинулся дальше. Пройдя камыши и выйдя на берег, он, словно Петр Первый, приложил ладонь ко лбу и посмотрел вдаль. Больше ему просто ничего не оставалось ввиду того, что, кроме кучи мусора, он на побережье ни фига не обнаружил.