тоже неплохо. Просто нужно наделать побольше копий.

— Сколько копий? Десять? — спросил Зеки, машина загудела, и через некоторое время у нас было еще десять копий.

— Может, еще десять? — предложила я, и Зеки согласно кивнул.

Еще десять копий, и мы ощущали их вес. Нам показалось, что этого недостаточно.

— Еще пятьдесят? — спросил Зеки.

— Думаю, сто, — ответила я.

— Ладно, — сказал Зеки.

— Мы ведь в любой момент сможем еще напечатать, — сказала я, потому что на самом деле мне ужасно хотелось, чтобы прямо в тот момент у нас был целый миллион копий.

В общем, мы сделали еще сто копий. Теперь у нас имелось сто двадцать экземпляров этого странного «произведения». У меня возникали ассоциации с алхимией, а еще с метлами из «Фантазии»[6], то есть вроде как мир наконец дорос до вещей, которые нас волновали, и мы добились этого сами.

Покончив с копированием, мы снова укрыли «Ксерокс» и вернули на место хлам, который лежал на нем, чтобы никто не узнал про то, что мы здесь делали. Сложили все копии вместе и вернулись в дом. Зеки отсчитал шестьдесят копий себе и шестьдесят мне, и мы рассовали их по своим рюкзакам. Довольно скоро вернется мама. Братья тоже заявятся. И никто понятия не будет иметь, чем это мы тут занимались. «Наверное, сексом», — подумают мои идиоты-братья. Придурки. Они не узнают, что́ мы привнесли в этот мир.

— А как быть с оригиналом? — спросила я, держа его перед собой.

— Пусть он останется у тебя, — ответил Зеки, и это, возможно, было лучшее из того, что кто-либо когда-либо для меня сделал. Я надеялась, что так будет, мне не хотелось расставаться с оригиналом.

— Да, — продолжил Зеки. — Копир ведь у тебя, так? Поэтому ты и храни оригинал. Но будь осторожна. Не потеряй. Не дай никому его обнаружить. Никогда. До конца жизни ты должна будешь хранить его у себя, понимаешь?

— Согласна, — ответила я, и еще никогда в жизни не была так серьезна.

— Окраина — это лачуги, и в них живут золотоискатели, — сообщил мне Зеки.

— Мы — беглецы, — подхватила я с улыбкой, — и закон по нам изголодался.

А потом мы просто стояли в гостиной, не зная, что делать дальше. Мысленно мы вновь и вновь произносили эти слова, пока не запомнили их навсегда. Потом мы сидели, и слова эти сами собой в нас повторялись, пока не потеряли всякое значение, пока вновь не обрели какое-то значение и пока наконец не стали значить вообще все.

Ладно, допустим, мы сходили с ума. Мы целовались, и наши стыдливые мозги не смогли с этим справиться, поэтому мы придумали некую мантру, которая поможет разгадать тайны вселенной. Создали смысл там, где его не было. Но что это, если не искусство? По крайней мере, мне кажется, что это именно то искусство, которое я люблю, где одержимость одного человека заражает и преобразует других людей. Впрочем, в те времена у меня не было на этот счет никаких теорий. Только эти слова, детки в кроватках и протянувшиеся к ним огромные ручищи. Смыслу предстоит возникнуть позже.

Мама вернулась с четырьмя большими пиццами от «Твинс» — редкое для нас угощение; я видела, что она старается произвести на Зеки впечатление. Мне не хотелось говорить ей, что Зеки — из Мемфиса, то есть из настоящего города, и пиццей его не удивить. Но оказалось, что Зеки сам не свой до пиццы.

— Как поживает искусство? — спросила мама, быстрым и легким шагом пройдя на кухню.

— Прекрасно! — закричали мы одновременно и как-то преувеличенно громко.

Разумеется, мама думала, что на самом деле мы предварительно изучили то, как устроены наши тела, и от этой мысли меня затошнило. Но мама только кивнула. Было это довольно странно. До развода она вела себя строго; тройняшки постоянно бесились, а мама пыталась держать их в узде. И терпеть не могла, когда кто-то усложнял ей жизнь или подкидывал забот, и вечно закатывала глаза — какие же, мол, ее окружают тупицы. Она писала памятки, в которые никто, кроме нее, не заглядывал. Часто хмурилась. Я ее немного побаивалась, хотя знала, что она меня любит. Развод дался ей очень тяжело, но все же, по-видимому, принес облегчение: раз уж это скверное событие в конце концов произошло, больше не нужно было его опасаться. Мама расслабилась. Даже если тройняшки спалят ресторан «Дэйри Куин»[7], это не ее проблема. Если я пригласила в наш дом какого-то странного мальчишку и целуюсь с ним взасос, то кто она такая, чтобы вмешиваться? Мы ели пиццу в будний день! Моя мама — самая классная мама в Коулфилде!

Один из другим, словно копии в лоток «Ксерокса», в дом ввалились мои уставшие братья, причем от каждого воняло травкой и фритюром для картофеля. Мы им сказали про пиццу, но они в ответ лишь хмыкнули и исчезли в своей общей комнате. Не могу описать запах, который там стоял!

Мама положила пиццу в духовку, чтобы та не остыла, а мы с Зеки начали накрывать на стол.

— Что у тебя с рукой? — спросила меня мама.

— А что не так? — ответила я вопросом на вопрос, с грохотом роняя вилку на стол.

— А что у тебя с рукой? — задала мама аналогичный вопрос Зеки, указывая на его крошечную, смехотворную ранку.

— Гм, — задумался Зеки, как будто ему задали какой-то сложный философский вопрос.

— Вы что, ребята, скрепляли кровью клятву? — спросила мама с таким видом, будто участвовала в ток-шоу Фила Донахью[8].

— Нет! — ответила я, вновь неестественно громко. — Никакую клятву мы кровью не скрепляли.

— Это негигиенично, — очень мягко заметила мама.

— Я поранила палец, пока резала яблоки для здорового перекуса, — после некоторой паузы объяснила я. Зеки кивнул, хотя выглядел при этом немного удрученным, словно корил себя за то, что заранее не продумал убедительный ответ.

— А это, — сказал он, вытянув палец, чтобы мама могла его осмотреть, — случилось со мной раньше. Я пришел к вам с уже забинтованным пальцем.

— А, тогда ладно, — ответила мама.

Она улыбалась при этом с таким видом… Какое, мол, это теперь имеет значение? Она ведь уже застукала нас за поцелуями, знала, что между нами что-то происходит.

— Мальчики! — крикнула она, отчего Зеки вздрогнул.

Явились мои братья. Скорее всего, они и не заметили, что у нас дома Зеки. Лишь когда мы все расселись и принялись за пиццу и мама обратилась к Зеки с вопросом, братья в дружном удивлении подняли глаза на обладателя этого странного имени, который неведомо откуда появился в нашем доме.