— А мама у Вас тут бывала?

— Нет. Я вообще посторонних людей в дом не приглашаю, — наверное, это прозвучало с некоторым намеком, но мне было в принципе все равно, что она обо мне подумает в тот момент.

— Странно, что мама не напросилась к Вам в гости. Она вообще такая, что у нее сразу все становятся друзьями и подругами, и сразу гости, пьянки, гулянки.

— Вы что-то хотели мне сказать, — перебила ее я.

— А, ну да, — несколько растерянно ответила мне Маруся, если это была она, и уселась на диван, не дожидаясь приглашения.

С одной стороны, мне хотелось, чтобы она рассказала, что там хотела, и ушла, но с другой, мне было неудобно вот так не угостить ничем, ну хоть кофе надо было бы предложить.

От кофе Маруся не отказалась. Так же, без приглашения, последовала за мной на кухню и села там за стол. Молча наблюдала за мной и заодно осматривалась, не сильно скрывая этого.

— Ну и все же, — сказала я, ставя перед ней чашку с кофе, — что Вы хотели сказать, Маруся?

— Ой, не называйте меня так, — мне показалось, что она даже поморщилась, — меня зовут Мария, можно Маша, но не это имя, которое придумала мама, — и добавила, — вкусный кофе. А Вы сама живете? А дети у Вас есть?

Это была действительно дочь Галины, тут не было никаких сомнений. Та же бесцеремонность, выдаваемая за простоту. И присмотревшись, я увидела, что она похожа. И скорее всего, лет через двадцать наберет вес и станет буквально одно лицо с матерью. Про себя я решала, что больше не буду напоминать ей о цели ее визита, пусть допивает свой кофе и уходит. Но тут Мария отставила чашку, положила руки перед собой на стол, как ученица в школе за партой, одна на другую, и начала рассказывать:

— Я знаю, как мама умеет перетягивать людей на свою сторону. Мы в нашем городе уже давно изгои. Мы — это я и муж. Мама всех настроила против нас. Придумала всякую ерунду, что мой муж меня околдовал, что я против своей воли с ним. Его родители даже больше верят ей, чем своему сыну. Она нас преследует. Да, преследует. Ездит всюду за нами. У нее везде свои люди, глаза и уши, все ей докладывают: что мы купили, куда едем, с кем общаемся. Она и про эту поездку на море узнала от турагента, а она — моя одноклассница, но все равно позвонила маме и все рассказала ей, и представьте, та умудрилась купить билеты на тот же рейс и даже поселиться поблизости с нами! Она нас весь отдых изводила, еще с самолета. Закатила там безобразную сцену: ей, видите ли, показалось, что муж со мной груб, а он не груб, просто я сама виновата была, не смотрела внимательно за Киришей, он начал вести себя плохо. Ваня, мой муж, понятно, сорвался, а что бы на его месте делали? Конечно, так никакие нервы не выдержат. Она говорит, что скучает за внуками. Но хоть бы раз взяла их к себе, чтобы мы отдохнули, побыли вдвоем. Говорит, что не хочет облегчать жизнь «этому гаду», как она называет Ваню. Смотрит на внуков издали, никогда ни подарка на день рождения им, ни открытки. Нет, я не с того, наверное, начала, — Мария запнулась.

Я, воспользовавшись паузой, сказала категорично:

— Мария, извините, но Вам не ко мне. Я не работаю в полиции, на дело Вашего мужа никак повлиять не могу. Есть следователь, и Вам следует взять переводчика, а может и адвоката, и идти разговаривать с ним.

Но Мария в ответ махнула рукой:

— Это все не то. Понимаете, это ничего не доказывает, они просто не знают маму, они, наоборот, решат, что она довела Ваню, а все было наоборот. Она это все придумала из мести! Вот! Да, из мести! — ее вдруг как осенило этой мыслью.

— Вы извините, но это очень странная месть, — возразила я.

— Нет! Не странная, а вполне в ее духе. Вот сколько Вы ее знаете? День? Два? А я ее тридцать три года знаю. И все ее эти рассказы посторонним людям о том, что я умерла, что она бедная и несчастная, это не первый раз, и Вы у нее не первая такая слушательница. Она и на оскорбления Ваню провоцировала, и на драки. А что делать ему, если она такое вытворяет?

Я не знала, что ответить. В моем мире нельзя устраивать драку с пожилой и явно не совсем здоровой психически женщиной, как бы она тебя ни провоцировала. Но Мария явно считала по-другому. Она раскраснелась, стала громкой и возбужденной, пытаясь мне доказать, что в этой истории ненормальна только одна сторона конфликта.

Она мне много что еще говорила, все так же многосложно и непоследовательно, перескакивая с одного на другое, потом возвращаясь к началу истории, рассказывала о детстве, о своем отце, которого никогда не видела, но очень хотела познакомиться. Я не стала говорить ей, что если бы отец хотел ее увидеть, то никакая Галя не могла бы этому помешать, и возможно, не все так однозначно. Не могу сказать, что ее версия отношений с матерью сильно отличалась от версии Галины. Только жертва получалась у нее дочь, а не мать. Я не психолог и помочь ей не могла. Но мне было понятно, что Галина, поломав, как сейчас говорят, границы, сделала дочь легкой жертвой для более изощренного манипулятора, чем она сама. И это всего лишь борьба двух не очень хороших людей за жертву.

С трудом проводив Марию, я позвонила следователю и рассказала ему о ее визите.

— И зачем она к Вам приходила? — удивился он. — Вы же четко сказали ей, что не работаете в полиции. И разве Вы — специалист по семейным проблемам?

Я вначале замялась, не зная, как объяснить ему наше странное «на миру и смерть красна». Потом, тщательно подбирая выражения, чтобы исключить любую двусмысленность, сказала:

— Ей важно было, чтобы еще кто-то был на ее стороне, а не на стороне матери.

— Вы считаете ее причастной? Она как-то дала это понять? — следовать все-таки неправильно меня понял, слишком буквально.

— Нет, считайте это проявлением загадочной славянской души.

— Мы тоже славяне, но такой ерундой не страдаем, — немного грубовато ответил он.

Следствие продолжалось. Галину не находили ни живой, ни мертвой. То, что пропал ее паспорт, наталкивало следствие на версию, что она как-то выехала из страны