у меня такая болезненная была: каждую зиму то бронхит, то пневмония, а бывало по несколько раз, только Крымом и спасались.

Я молчала, понимая, что спрашивать и уточнять что-то нет смысла: Галина была настроена рассказать мне все подробности сама. «Ну пусть выговорится», — подумала я.

Галя тем временем опять налила нам в бокалы вино:

— Надо обновить!

И, отхлебнув, продолжила:

— Я для моей Марусеньки ничего не жалела. Крутилась как могла, только чтобы у нее все было. Квартиру ей купила. Вот эта квартира ее и погубила. Квартира — она как магнит для всяких альфонсов и проходимцев. Они сразу вокруг нее начали кружить. Я, понятно, отгоняла как могла, но всех не отгонишь. Этот гад затаился и не попадался мне вообще на глаза. Даже и не знаю, когда у них там все это сладилась, но вдруг моя деточка мне говорит: «Мама, я выхожу замуж». Я чуть в обморок не упала. Какой «замуж»? Она же больная насквозь, слабая! Да она с врожденным пороком сердца родилась! Ее еле спасли тогда. Нет, семейная жизнь не для нее! Она ведь не понимала, что это такое, думала, что это как в сказках про принцесс: «Они поженились и жили счастливо». Нет! Вся гадость только с этого «поженились» и начинается. Своего-то я выгнала сразу, как Маруся родилась. Он и до того был так себе человечишка, а после ее рождения вообще начал чушь нести, мол, я неправильно все делаю, нельзя так на ребенке циклиться. Ну и получил пинком под зад. Я даже на алименты не подавала, нам с Марусей от этого биопапаши ничего не надо было.

А потом этот тип гнусавый голову моей крошке задурил. Начал ее против меня настраивать, все пытался нас рассорить. А я же смирилась! Свадьбу им сделала. Чтобы моя принцесса была самая-самая красивая невеста в мире. Думаю, ладно, пусть родит, и выгоним этого прохвоста. Но он оказался не так прост. У меня как раз по бизнесу начались проблемы, не было времени ни встретиться, не поговорить с ней толком, а он полностью перетянул ее на свою сторону. И все, стала я чужая моей доче.

Галя вдруг замолчала и заплакала. Она плакала без театральных всхлипываний и вытираний глаз. Только крупные слезы текли по ее рыхлому, густо напудренному лицу, оставляя за собой две отчетливые полосы. Мы были уже одни в ресторане, только официант маячил в дверях, поглядывая в нашу сторону. Я поняла это как призыв и сказала Гале:

— Давай уже пойдем. Неудобно. Ресторан, наверное, уже закрылся.

Она подняла на меня заплаканные глаза и сказала:

— Я же самого главного тебе не сказала. Он же ее убил! Убил мою девочку.

— Как убил?

— Так. В окно вытолкнул, а потом сказал, что она сама. От послеродовой депрессии. А отчего у нее депрессия возникла, я вас спрашиваю? Может, оттого, что он от матери ее отвадил, и осталась моя крошечка сама.

Галя еще раз поцеловала уже мокрую от слез фотографию, которую все так же держала в руках весь разговор, и спрятала ее в свой ридикюль. Потом, порывшись в его недрах, достала оттуда листок бумаги, сильно потертый на сгибах и с обтрепанными краями. Развернув, она разгладила его на столе. Это была явно заметка с какого-то новостного сайта. На черно-белой плохой распечатке было какое-то малоразличимое пятно, рассмотрев которое, я поняла, что это фотография накрытого чем-то тела, лежащего на земле. Заметку я читать не стала. Галя бережно сложила листок и положила его к фотографии.

— Вот и все, что осталось у меня от моей девочки. Этот злодей забрал ее у меня.

Потом промокнув слезы салфеткой, крикнула официанту, мнущемуся в дверях ресторана:

— Ну иди сюда, страдалец, компенсирую тебе доставленные неудобства.

И добавила, обернувшись ко мне, добавила неожиданно:

— Как же я не люблю сильно выпивших людей!

Мы пошли с Галей по городу и незаметно дошли до набережной. Она вначале молчала, но потом, видно, решила, что не все мне рассказала из того, что хотела:

— Я на них еще в самолете обратила внимание. Он весь полет ругал ее, материл, гад, дергал постоянно. А она, как овечка, лепечет ему что-то в ответ, да и неудобно ей: все на них оборачиваются. Ну я и не выдержала, подошла, говорю: «Как не стыдно так себя вести?!» Так этот подлец начал меня за руки хватать и в грудь толкать, стюардессу позвал. Та тоже, дура, говорит мне: «Сядьте на место, я сама разберусь». Ага, разберется она, как же! С таким разве разберешься?

Потом в гостинице он все никак не мог успокоиться. Устроил как-то скандал в фойе. А я всего-то лишь сделала замечание, что хватит орать на жену и детей. Вся гостиница его слышала. Кричал как сумасшедший: «Я тебе отомщу!» Все это слышали. Но я молчать не могу. Мой долг теперь останавливать таких гадов.

Галина говорила несвязно, язык заплетался:

— Я вот не выдерживаю на все это молча смотреть, как-то дождалась, когда его рядом не будет, подошла и говорю ей: «Деточка, вот не давай ему с собой так обращаться! Поверь мне, старой бабе, не стоят мужики этого! Не бойся, и сама справишься с детьми. У тебя же их двое, а не десять. Да и мать у тебя есть, наверное, неужели не поможет тебе? Ну поругает, потерпи, кто же тебе, как не мать, скажет, что ты дура, зато потом поможет». И что, думаешь, помогло? Нет! Слушает его и бегает теперь от меня вместе с ним. А он злится, а ничего сделать не может! Представь, ходил к администрации отеля, говорит, помогите, оградите, а то в полицию заявлю! — Галя пьяно хохотнула. — Те языками поцокали, мне говорят, мол, не трогайте их, а вот я буду трогать! Если хоть одну дуру спасу, уже хорошо.

Галю сильно развезло, я побоялась отпустить ее саму и пошла ее провожать. Она хотела еще гулять, предлагала спуститься к пляжу, но мне удалось как-то все-таки довести ее до отеля. Внизу за стойкой уже был ночной администратор, помятый мужичок за шестьдесят, которого я знала в лицо. Он поздоровался, подбежал и, подхватив Галю из моих рук, повел ее к лифту. Она на прощание повторила мне еще раз, как не любит сильно пьющих людей, и я пошла домой. Мне было одновременно жаль и Галю, и маленькую девочку на фото с глазами, полными испуга и тоски.

В семь утра на пляже была я и два пожилых, уже ставших знакомыми рыбака,