героической эпопеей, прежде всего Шах-нама. Однако в иранской литературной традиции существовали светские назидательные сочинения, составленные именно этим поэтическим метром. Среди них – Рахат ал-инсан («Услада человека»), которая известна еще и как Панднама-йи Ануширван («Книга советов Ануширвана»), приписываемая поэту XI в. Шарифу. По всей видимости, данный образец восходит к еще более раннему источнику – Афарин-нама («Книга сотворения») Абу Шукура Балхи (X в.). Последняя поэма дошла до нас во фрагментах повествовательного и назидательного характера, написанных также размером мутакариб. Названные произведения, помимо ряда формальных признаков (поэтический метр, композиция), роднит и применение такого приема, как подтверждение дидактических сентенций изречениями, приписываемыми знаменитым историческим и легендарным личностям, наделенным мудростью. Вот, к примеру, фрагмент из окончания главы второй «О щедрости и благотворительности»:

Норовистым сброшенный наземь конем

Воскликнул властитель Бахрам: «Поделом!

Я лошадь себе выбирать буду впредь

Такую, которой сумею владеть».

(Перевод К. Чайкина)

Гулистан и Бустан отличает афористичность стиля, обилие авторских пословиц и поговорок, созданных по образцу фольклорных, что следует считать проявлением индивидуальной манеры Са‘ди. Ту же специфику можно отметить и в его лирических произведениях, то есть жанрах средневековой поэзии, в которых назидательные мотивы отнюдь не всегда приветствовались.

Широта тематики, богатство содержания и высокие художественные достоинства обеспечили дидактике Са‘ди небывалую популярность. Появились многочисленные ответы-подражания Гулистану, самым известным из которых можно считать «Весенний сад» (Бахаристан) Джами (XV в.). Следует упомянуть также «Книгу смятенного» (Китаб-и паришан) Ка’ани (XIX в.), а также менее известные произведения – «Путевой запас странствующих» (Зад ал-мусафирин) Мира Хусайни (XIV в.) и «Картинная галерея» (Нигаристан) Джувайни (XIV в.).

Назидательный характер присущ также большинству произведений, включенных Са‘ди в разделы касыд, особенно – персидским касыдам, многие из которых озаглавлены переписчиками «Проповедь и наставление» (Мува‘иза ва насихат), «В назидание» (Дар панд ва андарз). Встречаются среди касыд Са‘ди и вполне традиционные стихотворения, открывающиеся зачинами любовного или сезонного характера, а также славословия покровителям автора и восхваления родного города Шираза.

И все же наибольшее количество касыд поэта носит философско-дидактический характер и продолжает традицию, заложенную в этой форме поэзии Насир-и Хусравом. Они содержат размышления о быстротечности земной жизни, о предназначении человека, о его пороках и добродетелях, о мудрости и невежестве. Вот начало одной из таких касыд:

В глазах совершенных людей сила не в богатстве:

Богатство – лишь до края могилы, а после этого – деяния.

Из слов, что я скажу тебе со всем возможным красноречием,

Ты либо извлечешь совет, либо они вызовут у тебя скуку.

[Только тому, кто] способен слушать, следует давать совет,

Если нет разумного слушателя, что толку в красоте речи!

Глаза, уши и рот еще не есть человек,

Если так, то он походит на настенное изображение.

Давать совет всему миру все равно, что ветер запереть

                                                                                            в клетке,

А для слуха невежды он – вода в решете.

Не привязывайся сердцем, о мудрец, к этой переправе смерти,

Ведь люди разумные не доверяют бренному миру.

Другая касыда назидательного содержания интересна тем, что на нее отозвался газелью еще один великий поэт Шираза – Хафиз. Это один из немногих случаев, когда ответ на известное произведение предшественника составляется в другой поэтической форме, хотя на ту же рифму и в том же размере.

Касыда Са‘ди начинается такими стихами:

Мир построен на основе воды, а жизнь – на основе ветра,

Я – раб величия того, кто не привязывается к ним сердцем.

Мир не стоит на месте, и благословенна [лишь] душа человека,

Который в мире оставил о себе добрую память.

Обитель вечного счастья – блаженство загробной жизни,

Посмотри на твердую землю, когда возводишь на ней [здание].

Какое может быть веселье в этом саду, ведь ветер смерти

Вырвет с корнем самшитовый стан.

Хафиз в своей газели развивает те же мотивы быстротечности человеческой жизни и бренности земного бытия в ином ключе, «в духе риндов», соединяя мотивы традиционной дидактики в жанре зухдиййат (упоминание имен ушедших царей) с заимствованиями из арсенала философских четверостиший Хайама:

Что есть тайное винопитие и наслаждение? —

                                                              Дело безосновательное.

Встали мы в ряды риндов, и будь что будет!

Развяжи на сердце узел и не думай о небосводе,

Ведь ни один мудрец своей мыслью этот узел не развязал.

Не удивляйся переменчивости судьбы, ведь небеса

Помнят тысячи тысяч таких сказок.

Винные чаши бери с почтением, ведь они сделаны

Из голов Джамшида, и Бахмана, и Кубада…

Я до сих пор вижу, как в тоске по устам Ширин

Растут тюльпаны из кровавых слез Фархада.

Наибольший вклад в совершенствование лирической традиции Са‘ди внес в жанре газели. Стихотворения этой формы составляют, пожалуй, самый объемный раздел в его Куллийате. Сам автор разделил собрание своих газелей на пять самостоятельных сборников, имеющих названия и посвященных разным правителям из династии Атабеков Фарса. В названиях, по всей видимости, отразилась определенная эстетическая оценка, которую Са‘ди дал своим лирическим произведениям. Сборники названы так: «Благородные [газели] (Таййибат)», «Удивительные [газели]» (Бада‘и), «Перстневые [газели]» (Хаватим – т. е. «помеченные перстнем с печатью» или «образцовые»), «Старинные газели» (Газалиййат-и кадим) и «Пестрые [газели]» (Муламма‘ат). В современных изданиях Газалиййата Са‘ди стихотворения публикуются в порядке рифм, но снабжаются специальными литерами, указывающими на то, из какого собрания та или иная газель.

Творчество Са‘ди знаменует завершение синтеза суфийской и светской традиции газели. Эта форма, популярность которой постоянно росла начиная с XII в., под пером великого поэта обрела свой канонический вид. Используя разработанный суфиями символический язык, автор придает ему изящество, отточенность и совершенство, культивирует виртуозность формы, принятую в придворной поэзии. Своеобразием манеры Са‘ди в газели следует считать тот назидательный дух, которым проникнуты все произведения этого автора. Газель, по мнению средневековой литературной критики, в наименьшей степени допускала проникновение дидактических мотивов. Благодаря индивидуально-авторским достижениям Са’ди газель принимает и адаптирует в своем каноне изящные афоризмы, шутливые и серьезные советы, моральные сентенции, которые особым образом перестраиваются и начинают функционировать по внутренним законам ее поэтики. Са‘ди сильнейшим образом повлиял на следующие поколения творцов газели, которые стали ориентироваться на его стихи как на образец.

Опираясь на традиционную суфийскую этику и концепцию «совершенного человека» (инсан ал-камил), Са‘ди пытается создать универсальную модель добродетельной личности, несущей благо себе и окружающим. По-видимому, поэт исходил из