После Са‘ди искусство слагать газели ценится все более высоко, а продуктивность этой формы поэзии неуклонно растет, о чем свидетельствуют обширные разделы газелей в Диванах поэтов – его младших современников.

Низари Кухистани

Есть ответы на его газели и в Диване Низари Кухистани (ок. 1247–1320), чье творчество представляет особый интерес, поскольку в нем ярко проявляются некоторые типичные черты нового этапа развития персидской литературы, такие как: рост популярности малых поэтических форм, превращение суфийской образно-символической системы в универсальный поэтический язык, дальнейшее расширение практики «составления ответов» (назира-нависи), в том числе иронических, на образцовые сочинения предшественников и современников.

К примеру, у Са‘ди есть большая группа газелей с радифом дуст («друг», «подруга», «любимый», «любимая»). В Диване Ни– зари также можно обнаружить подобную группу. В ряде случаев связь с газелью-образцом Са‘ди явственно видна не только на формальном уровне (размер, рифма, радиф), но и в содержательном плане. Вот начало газели Са‘ди:

Для меня живая вода – пыль в квартале подруги,

Если даже прекрасны оба мира, я тоскую по лику подруги.

Нет иного волнения в городе, кроме как из-за кудрей

                                                                                      любимой.

Иной смуты нет под небесами, кроме как из-за сводов

                                                                         бровей подруги…

Если склонит меня к себе родинкой подруга,

До скончания века буду носить в ухе кольцо[2] черного локона

                                                                                          подруги.

В газели Низари можно найти сходные мотивы, однако они по– иному распределены в композиции стихотворения:

Я снова увидел себя в райском саду подруги,

Пил я живую воду, созерцая красоту лика подруги…

Вчера ночью мои руки до рассвета были скованы цепью

                                                                                       ее кудрей,

Снова искал я сердце в каждом изгибе локона подруги.

Присмотрелся я и увидел свое сердце в плену,

Сидел я затворником под сводами бровей подруги.

В обеих газелях повторяются образы живой воды, упоминаются одни и те же феномены красоты возлюбленной – лик, кудри и брови, присутствуют мотивы разлуки, свидания и рабского любовного служения. Обе газели окрашены в тона мистической лирики.

Низари родился в городе Бирджан исторической провинции Кухистан и, судя по свидетельству средневековых источников и литературному прозвищу – тахаллусу, принадлежал к среде исмаилитов-низаритов. Несмотря на сокрушительный удар, который нанесли по исмаилитским общинам монголы, в Кухистане продолжалась тайная деятельность отдельных групп. Некоторые специалисты, занимающиеся историей исмаилизма, полагают, что Низари был первым автором-низаритом, который начал использовать для выражения исмаилитских идей суфийскую поэтическую модель, что в дальнейшем было взято на вооружение многими авторами– исмаилитами в Иране, Афганистане и Центральной Азии.

Преклонение Низари перед стихотворным даром Са‘ди не помешало ему в скрытой форме осуждать своего современника, стремившегося найти широкое практическое применение этическим построениям суфиев, за излишнюю «светскость», общедоступность:

Са‘ди – поэт внешнего [знания], который говорит равно

Со знатным и простым, ученым и невеждой…

Благодаря сладостности своих живительных слов

Во всем мире он прославился красноречием.

А мои ничтожные хадисы в одеянии иносказания

Предназначены для избранных иного духовного мира.

(Перевод Ч. Байбурди)

По всей видимости, Низари великолепно знал все произведения Са‘ди и не только подражал им, но в ряде случаев полемизировал с их создателем. В частности, исмаилитский поэт следовал Бустану Са‘ди, создав по образцу этой поэмы свою «Книгу руководства» (Дастур-нама), на что указывает общий для обеих дидактических поэм размер – мутакариб. Это сочинение представляет собой руководство относительно того, как следует вести себя на пирушках и приобрести выносливость в употреблении вина.

Е.Э. Бертельс, сделавший в 1923 г. перевод поэмы, высказал мысль о том, что ее можно считать своеобразной пародией на сочинение Са‘ди, поскольку автор поучает своих читателей в искусстве винопития. Оставаясь в рамках традиции адабной литературы, Низари заметно сужает тематику произведения, адресуя двум сыновьям советы, полученные им в свое время от отца касательно вреда и пользы вина, поведения на царском пиру, порядка приема гостей, утреннего похмелья и других норм пиршественной культуры.

Поэма построена традиционно – первые три главы интродукции посвящены «утверждению единобожия» (таухид), восхвалению Пророка (на‘т), тайной молитве (мунаджат). Далее автор обращается к самому себе, рассуждает о мысли и слове, о необходимости найти достойного наставника, упоминает о двух своих сыновьях Шахиншахе и Нусрате, которым адресованы наставления, упоминает одного из своих покровителей – Тадж ад-Дина Мухаммада и, наконец, говорит о причинах сложения поэмы:

Да будет для этих двоих (сыновей. – М.Р., А.А.) жизнь

                                                                              бесконечной,

Звезда высокой, а судьба счастливой.

Пусть под счастливою звездой они соберут плоды жизни,

Осуществив свое желание в сыновьях и дочерях.

Когда они в расцвете юности

Пристрастились к музыке и радостям винопития

И по обычаю незрелого юношества

Украсили обитель холостяцкой жизни,

Соком виноградной лозы омочили подол и руки,

Меня сторонились, будучи хмельными и пьяными.

Так они общались со своими ровесниками,

И потому частенько предавались этому.

И сам я пребывал в таких заботах,

Что не мог относиться к этому с неодобрением.

«Крепким увещеванием и быстрым наставлением, —

Сказал я, – сначала прегражу дорогу греху».

Может быть, в результате они будут тверды

И внемлют совету ухом разума.

Много раз приходило мне это на ум,

И оттого на душе было тяжело.

А потому ради счастливых наследников

Упорядочу я рассказ о пережитом,

Чтобы они назвали его «Руководством» (дастур),

Если судьба его окажется долгой.

Рубрикация глав говорит о том, что автор рассматривает основную тему произведения – винопитие – в разных, порой противоположных аспектах. Он сначала упоминает о запрете на вино, потом превозносит хмельной напиток, но во всех случаях утверждает, что запрет или дозволенность зависит от натуры пьющего («Вино запретно для человека недостойного…»). Однако при внешней дробности композиции поэмы все наставления тесно связаны с жизненными обстоятельствами автора, которые он, подобно Са‘ди, превращает в отправную точку для рассуждений. Так, в одной из глав он обращается к советам, которые в отношении винопития давал ему его отец. Таким образом, текст приобретает вид некоей семейной мудрости, передаваемой по наследству. В поучении отца рассматриваются три ситуация винопития, в которых может оказаться адресат книги: присутствие на пиршестве в качестве сотрапезника высокой особы; участие в дружеской пирушке со своими сверстниками; винопитие в обществе умудренных