– Я не буду платить этой твари! – предупредил Сазонов, и желваки напряглись на его щеках.

– Не будете. Но мне нужно накопать на него какой-нибудь грязи. Вы с соседями общаетесь? Что-нибудь знаете про то, как этот тип живет? С кем? Что делает?

– Его мамаша, насколько знаю, приторговывает самогоном.

– Еще чем-то?

– Не знаю. Может, и наркотой. Этого я не знаю. А вот мужичков с бутылкой в руках видал, и не раз. Там у нее в калитке окошко такое, звонок рядом. Подходят, звонят, окошко открывается. Туда суют деньги – появляется бутылка. Противная баба. Зубы золотые, пальцы все в перстнях, одевается как… хм… в общем, чем-то на цыганку смахивает. Сама льстивая такая, улыбается, а глаза недобрые. Знаю таких людей – опасные, подлые. Стоит отвернуться, тут же в спину нож воткнут. Сынок ее, вот эта самая шайка – что-то вроде охраны. Наверное, еще и долги выбивают – я видел, как они грузили мужика, кричали что-то про долг, про деньги. Слушай, это же твоя земля? Почему ты-то, участковый, не знаешь, что тут происходит? Они уже год тут торгуют, не меньше!

– У меня бы непростой год, и я кое-что упустил, – промямлил я, кусая нижнюю губу. Мне было стыдно. Уж чего-чего, а шинок на своем участке я должен был засечь! Тоже мне, участковый! Алкаш хренов…

– Я знаю, что у тебя случилось, – Сазонов кивнул, но не стал, как я с отвращением ожидал, произносить что-то заезженное вроде «мои соболезнования», «жизнь не закончилась», «надо жить». Жизнь закончилась. И я не живу. Тело мое живет, а душа умерла в тот солнечный день. И теперь я ненавижу солнце. Люблю дождь. Облака. Снег. Но не солнце.

– Давайте все запишем – все, как случилось. И я буду работать. Только должен предупредить: скорее всего, мне нужно будет договариваться с мамашей отморозка, чтобы она воздействовала на урода и он написал отказное. Думаю, все получится. Только в дальнейшем, пожалуйста, так не делайте. Если уж решили наказать негодяя, так сделайте это тихо, без свидетелей и… наповал. Чтобы некому было заявления писать! И да – не на моем участке! Шутка, шутка! Чего вы так на меня уставились?! Шучу я!

– А мне показалось – не шутишь, – медленно, тяжело припечатал Сазонов. – Что же, это вариант. Только не хочется рук марать кровью этого говнеца. Кости ему пересчитать – одно. Завалить – другое. Я больше не на службе, пусть другие… В общем, я понял тебя. Кстати, можно вопрос?

Я помолчал, зная, о чем он спросит. И мне этого не хотелось. Но человек меня покормил, отнесся ко мне с пониманием, да и просто он мне нравится – почему бы и не поговорить? Честно сказать, я давно ни с кем не разговаривал на эту тему, и вообще ни с кем – откровенно.

– Ночные кошмары заливаешь водкой? Снятся? – Сазонов вперился в меня взглядом, будто старался просветить, как рентген, и от вопроса я едва не вздрогнул – откуда знает? Но удержался от резкого ответа, который так и летел на кончик языка: «Вам-то какое дело?! Чего вы лезете в мою жизнь?!»

– Снятся. Заливаю, – бесцветно, глухо ответил я. – Еще вопросы?

– Не было мысли – наказать негодяя? Пойти и наказать самому? По справедливости?

– Была. И есть. Но я не смогу. Убить не смогу. Одно дело – когда на тебя с оружием. И другое – подойти и убить. И к тому же я просто до него не доберусь. А доберусь – мне не дадут ничего сделать. Но даже если сделаю – уйти не дадут. Наши же и повяжут.

– А ты боишься, что повяжут? Боишься, что окажешься на зоне?

– Боюсь. Знаю, что оттуда не выйду. Не понимаю, откуда у меня такое убеждение, но знаю.

– А ты знаешь, что скоро тебе конец? Что ты спиваешься? Что тебя в конце концов выгонят из органов, и ты окажешься на улице – без работы, без денег, больной спившийся бомж. Бомж, да, потому что квартиру тебя заставят отдать – за тобой ведь никого не будет. Это сейчас ты офицер милиции, а будешь бывший офицер! То есть никто! Подумай над этим.

– Подумаю, – угрюмо ответил я и протянул руку за дипломатом. Хватит болтовни, делом надо заниматься.

Написание объяснения отняло пятнадцать минут. Больше мы за жизнь не разговаривали. Я вообще был раздосадован, что так раскрылся перед совершенно чужим человеком. Кстати, сам не понял, почему это сделал. Будто нарыв проткнул. Забрызгал гноем сазоновскую лужайку. Отвратительно!

Мы попрощались – я сухо, Сазонов довольно тепло, задержав мою руку в своей на секунду больше, чем нужно, и глядя мне в глаза. Рука его была горячей, сильной, словно сделана из железа. Могучий мужик. И ведь по внешности не скажешь, что он так силен!

После Сазонова я направился к дому «жертвы», где уже ошивались четыре согбенные фигуры, сутулость и неряшливый вид которых не оставляли разночтений на тему «нездоровый образ жизни». Один сидел на земле – в позе орла, как будто уселся погадить, как и полагается настоящему сидельцу, годами топтавшему зону. Все «бакланы» так делают. Это вот сидение на корточках для них важнее кепочки-жиганки, модной в определенных кругах. Как тебя будут уважать, ежели ты не умеешь наслаждаться сидением на корточках?

Вот ведь человеческий мусор! Хорошие люди мрут как мухи – от болезней, в катастрофах, просто не выдерживает сердце. А эти твари живут и радуются жизни!

Помню, как выезжал на один адрес, когда дежурил по райотделу. В общем, сварщик, мой ровесник или чуть старше. Жаловался, что сердце колет. Ну колет и колет – дел-то? Все мы жалуемся, что где-то колет, в сердце или в заднице. А этот… Ночью вышел на кухню покурить. Сел под форточку, облокотился на подоконник, откинулся на спинку стула… и умер. Так и остался сидеть – с сигаретой в руке. Мать под утро выходит на кухню – свет-то горит, может, что случилось? Тронула сына за плечо… а он уже остыл.

Вот так бывает – нежданно-негаданно. А эти мрази живут!

– Чего вытаращился? – внезапно вызверился я, глядя на то, как ухмыляется мне в лицо сидящий на корточках. – В отдел захотел?

– А за что, начальник? – не испугался тот. – Я ничего не сделал. Сижу себе, курю, птичек наблюдаю. Я вообще-то сам жертва! Ты же по поводу этого отморозка пришел? Деда придурочного? Так мы тебе все расскажем, ничего не утаим! Ты только спроси!

– Спрошу. Со всех спрошу! – буркнул я и нажал на звонок возле «кормушки». Через минуту «кормушка» открылась, и женский голос с легкой хрипотцой спросил:

– Ну, чего надо? Давай быстрее! Суй сюда! Чего застыл-то?!

– Милиция, участковый! – как можно более грозно сказал я, стараясь заглянуть в «кормушку», для чего мне пришлось согнуться едва ли не в пояс. Разглядеть собеседницу мне не удалось, но она появилась передо мной сама, открыв калитку как раз в тот момент, когда я и наклонился для обозрения ейных статей. Так что получилось, будто я кланяюсь хозяйке дома в пояс, как самый ее верный холоп. И это не добавило мне хорошего настроения.

– По поводу драки вашего сына! – пояснил я, разогнувшись и разглядывая в упор дородную статную бабу лет сорока пяти – пятидесяти, спокойно взирающую на меня с высоты своих метра восьмидесяти. Нет, это даже странно – во мне сто восемьдесят пять сантиметров, а она смотрит на меня так, будто стоит на вышке для прыжков в воду! А я при этом копошусь где-то внизу, на самом дне, рядом с обмывками грязных задниц пловцов!