Я смеюсь. Она тоже. У неё шуточки такие. Мне их не хватало…

— Слушай, Тёмочка, а ты дядю Гришу давно видел?

— Давно…

— Ты бы сходил, проведал его, а? Он ведь к тебе так хорошо относится…

Блин… дядя Гриша — это настоящая заноза. Или мозоль…

— Ладно, — неохотно соглашаюсь я.

Вернее, не то, чтобы неохотно… Да, дядя Гриша — это моя боль и да, я обязательно схожу, как бы тяжело ни было. И буду ходить. Буду всегда теперь ходить, навещать, выслушивать его параноидальные речи, поддакивать. Всё буду. Обещаю тебе, дядя Гриша. И тебе, ба, тоже обещаю.

— Ты знаешь, сходи прямо сейчас, а? Я там собрала кое-что, только не говори, что от меня, ладно? И пирожные отнеси, а то он сам себе не купит, а ты принесёшь, он порадуется. Сходишь?

— Схожу, ба. Прямо от тебя и пойду.

Я дохожу до кинотеатра «Космос», и в этот момент как раз подходит автобус. Сто первый. «Икарус». Он выдыхает дизельный перегар и раскрывает двери. Я прыгаю внутрь, бросаю в кассу шесть копеек и отматываю билетик. Проверяю цифры — не счастливый. Ну и ладно. Прохожу в «гармошку» и качаюсь в соединительной секции.

У главпочтамта выхожу и сворачиваю во двор, чтобы дойти до дядьки напрямки. Обхожу никогда не высыхающую лужу, заворачиваю за трансформаторную будку и… О-пань-ки! На лавочке, закрытой от посторонних взглядов густыми кустами акации, сидит мой давешний белобрысый дружок. И, что характерно, на ногах его сияют мои, вернее, отцовские кроссы.

Он сидит боком ко мне, дымит «Примой» или «Астрой» и меня не видит. Я отхожу назад, оставляю сумку с передачкой для дядьки на приступочке, подбираю шершавую занозистую дощечку от овощного ящика, зажимаю её в руке, как саблю и выскакиваю на белобрысого.

— Ну чё, Жук, дожужжался? — ставлю я практически экзистенциальный вопрос, нависая над ним.

4. Меч джедая

— Тебе чё надо? — равнодушно спрашивает белобрысый и сухо сплёвывает с языка кусочки табака.

— Не жмут кроссовки? — грозно интересуюсь я.

— Нет, — пожимает он плечами.

— Снимай, повыделывался и хватит.

Он поджимает губы и издаёт звук, имитирующий вылетающую из бутылки пробку, и легонько похлопывает себя между ног:

— А вот это не хочешь?

— Снимай! А то я тебе там сейчас вот этой палочкой похлопаю. А ещё вот здесь.

Я делаю недвусмысленный жест своей саблей-дощечкой, показывая, как разрублю его голову на порционные кусочки.

— Я сказал, завтра отдам. Чё привязался?

— Сейчас! — настаиваю я и поднимаю руку с зажатым в нём орудием. — Давай!

— Да ты зассышь мне башку раскроить. Тут знаешь сколько кровищи будет… И на кроссы твои попадёт.

— Ничего, я видел и открытые переломы, и вскрытые головы. Поверь, мне это не страшно. Снимай сказал!

— А как розочка в брюхо входит ты видел? — раздаётся за спиной хрипловатый голос.

Я резко оборачиваюсь и вижу чувака лет двадцати. Рожа злая, подстрижен под ноль, на лице следы порезов.

Здрасьте, короче.

— Жук, это чё за чмо? — щурится пришелец.

Глаза юркие, холодные, маслянистые, немного раскосые.

— Аркан, он с меня кроссы снять хочет, — плаксиво мычит Жук и тут же переходит на гогот. — Обоссусь щас, в натуре!

Паренёк этот коренастый, приземистый в брюках и рубашке с большим воротником. В руке — бутылка портвейна.

М-да… Ситуация несколько осложняется. Самую малость. Капелюшечку… Нет, я конечно, отступать не собираюсь, тем более, цель вот она, совсем рядом, только руку протяни.

— Тебе чё надо, чукча? — недоумённо спрашивает он, наклоняя голову вперёд и глядя исподлобья? Тебе пи**ы дать?

— А у тебя она есть? — не придумав ничего лучшего, тоже удивляюсь я.

Иду, в общем, на обострение, хотя, из всех активов, включая победы в прошлых схватках, у меня имеется только плохо обработанная дощечка в руке.

— Ты чё, щегол? Ты припух что ли?

Он делает ко мне шаг, но я-то твёрдо решил для себя, какой будет новая жизнь. Здесь точно нет места малодушию, а кроссовки желательно вернуть на полочку до вечера. Ещё и помыть после этого жука.

И если я этого не сделаю, то значит и сказке конец и вообще зачем тогда… Додумать я не успеваю. Вся патетика моих мыслей вмиг рассыпается, потому что этот Аркан, изображая крутого мачо, делает свирепое лицо и картинно замахивается. Может, чтобы просто меня пугануть, а, может, и нет.

Ну тут уж, как говорится, всякое действие рождает противоположное действие. Не дожидаясь, пока его сжатый кулак воткнётся в какую-нибудь часть меня, и хорошо усвоив, что бить надо первым, я резко опускаю руку, которую всё ещё держу приподнятой, ту, что сжимает доску от ящика. Не ожидая от меня такой прыти, он чуть дёргается назад.

Сразу по голове, действительно, немного неловко, так что я бью по ключице, представляющей в этот момент исключительно лёгкую цель. Поскольку инструмент у меня слабоват, я вкладываю в удар всю силу и всю душу. Доска разлетается на несколько обломков. И, да, это больно. Даже мне больно, а что уж о нём говорить. Парень просто взрывается, воет, как оборотень и разжимает руку с бутылкой.

Она падает на землю, вернее на кирпичи, которых здесь валяется немало и, разумеется, разбивается с тяжёлым, рассыпающимся на звонкие осколки звуком.

Смелость города берёт!

Белобрысый Жук вскакивает с лавочки и бросается наутёк. Судя по всему, в любой неоднозначной ситуации он выбирает ноги. Но я, поймав кураж, не теряюсь и подсекаю. Не как окуня, конечно, но получается тоже эффектно. Бью ему по щиколотке и, он летит головой в куст.

Я уже примеряюсь к своим кроссам, но, оказывается, быстрые победы бывают только в кино. Аркан прекращает выть и переходит на проклятья вперемешку с матом и перематом.

Он резко наклоняется и хватает разбитую бутылку за горлышко. В руке у него оказывается похожий на