– Но… месье Симона нет.

– Что вы говорите?!

– Он… он… умер.

– О, простите меня, мадам! Примите мои искренние соболезнования. И давно?

– Десять лет как… – наугад ляпнула мадам Симона и подавилась кашлем.

Дядюшка Бамба завладел ее рукой так мягко и бережно, словно прикоснулся к редкостному цветку.

– Ах, я сразу почувствовал, что в вашей душе таится какая-то печаль, что-то непостижимое, отличающее вас от всех других.

– Ну еще бы! – вскричала мадам Симона, наконец-то ее прорвало.

– Простите?

Она тут же овладела собой и добавила нежным голоском:

– Вы все верно поняли, дорогой мой.

Когда дядюшка Бамба вышел на улицу покурить, мадам Симона повернулась к нам и свирепо прошипела:

– Первому, кто скажет ему правду, я все волосы из носа повыдергаю!

– Ррро, – откликнулась мадемуазель Тран; похоже, это напомнило ей какой-то приятный вьетнамский обычай…

А в полночь дядюшка Бамба, сидя в нашем кухонном уголке, поставил свой диагноз: по его мнению, моя мать мертва и теперь нам следует ее воскресить. Побарабанив около часа по клавиатуре моего компьютера, он с торжествующим видом повернулся ко мне и радостно объявил:

– Ну вот, завтра мы едем на консультацию.

И назавтра, в районе полудня, мы прибыли втроем – Мама, дядюшка и я – на станцию метро «Барбес». Бамба – новичок в Париже – пришел в полный восторг от металлического грохота и тряски поезда, от мелькавших над вагоном стальных балок, а при виде высоких железных решеток на станции вскричал: «Ага, вот она, значит, где – Эйфелева башня!» На эскалаторе индусы совали нам какие-то проспекты, на выходе африканцы навязывали другие; их отталкивали арабы, эти предлагали купить золотые цепочки. Вокруг нас кишела, теснилась, спешила куда-то пестрая, суетливая толпа. Зеваки расхаживали не только по тротуарам, но и по мостовой, что удивило меня – но не дядю. Наконец мы выбрались из давки в узкий проулок, и дядя указал на жилой дом, такой ветхий и кособокий, что в него страшновато было входить. Мы поднялись по обшарпанной деревянной лестнице, покрытой протертым до дыр линолеумом, имитирующим древесину; добравшись до четвертого этажа, где воняло пригоревшим рагу, дядя нажал на грязную кнопку звонка.

Дверь отворил мужчина довольно мрачного вида, в бубу – традиционном африканском одеянии.

– Профессор Кутубу? – спросил дядюшка.

Мужчина еле заметно кивнул. Дядя представился:

– Мое имя Бамба. Я записался на прием по интернету.

Профессор скривил темно-синие губы, враждебно оглядел нас и, неохотно посторонившись, пропустил в квартиру.

– Ждите там, – бросил он, указав на комнатку рядом с тесной прихожей. Трое маленьких детей – явно хозяйских, алжирка в чадре, сидящая в скованной позе посетительницы, и европеец с аккуратно подстриженной бородкой, одетый как банкир, смотрели телевизор. Все пятеро молча пялились на экран, где какие-то придурки в тату и телки в шортах, говорившие с марсельским акцентом, осуществляли «свою американскую мечту» в Лос-Анджелесе.

Мама присела на краешек дивана, никак не реагируя на дебильную передачу, которую благоговейно смотрели другие посетители, а я ей завидовал – вот уж кто не ведал скуки, так это она. Время от времени профессор Кутубу заглядывал в щель между портьерами, отделявшими комнату от его кабинета, прощался с уходившим пациентом и вызывал следующего. После дамы из Магриба и банкира настал наконец и наш черед.

Он завел нас в полутемную комнату, завешанную покрывалами с какими-то странными узорами. Здесь горели только свечи. Все мы уселись на циновку.

Дядюшка Бамба изложил Мамину историю. После каждой фразы профессор Кутубу произносил: «Ну разумеется» – звучным низким голосом и с такой брезгливой миной, словно дядюшка наводил на него скуку столь очевидными истинами. Он держался до того высокомерно, что трудно было усомниться в его компетентности.

Когда дядя умолк, профессор Кутубу проворчал:

– Она не мертва. На нее навели порчу. Вот и все.

– Порчу?

– Да, порчу, и сделал это недоброжелатель с необыкновенно мощной аурой.

– И как же теперь быть?

– Я обладаю даром всевидения и даром целительства. Эти волшебные свойства передаются в нашей семье от отца к сыну. Кто, по-вашему, мог навести на нее порчу?

Мы с дядей недоуменно переглянулись.

– На Маму никто не мог держать зла.

– Феликс прав.

– Хотя… нет! Один человек вполне мог рассердиться на нее – господин Чомбе. Ведь Мама собиралась купить у него бакалею, когда он боролся с болезнью. И вот, в то утро, когда она сообщила ему о своем отказе, он потерял сознание – и баста…

– Баста? – повторил профессор загробным голосом.

– Баста… Он умер десять минут спустя, прямо в «скорой». Но я хочу уточнить: у него был рак легких в последней стадии.

Профессор Кутубу надул щеки, шумно выдохнул и почесал за ухом; вид у него был довольно мрачный.

– Можете не сомневаться: это он.

– Но ведь он умер.

– Никто не умирает! Особенно тот, кто разгневан. Он навел на нее порчу из потустороннего мира.

Дядя задрожал как осиновый лист и испуганно спросил:

– А вы можете ее снять?

Профессор Кутубу потер себе грудь, глядя мимо нас выпученными глазами, и ответил:

– Это трудно… очень трудно…

– Ну, тогда…

Профессор Кутубу обвел нас жестким взглядом.

– Но я могу! – И сказал, вперившись в дядю: – Это будет стоить четыреста евро.

– Четыреста евро?!

– Если вы рассчитывали на меньшее, то я вас не задерживаю, уходите.

– Четыреста евро…

И дядюшка Бамба с горестным видом вынул из бумажника купюры. Но когда он протянул их профессору, тот добавил:

– Плюс еще сорок евро.

– Еще сорок?!

– Это стоимость консультации.

– Разве они не включены в эти четыреста евро?

– Нет. Четыреста евро предназначены покойному. А сорок – мне. Вы должны были ознакомиться с моими расценками, они указаны в проспекте.

– О’кей.

И дядя облегчил свой бумажник еще на сорок евро. Профессор убрал деньги и взял плетенку, наполненную глиной.

– Итак, сейчас я приготовлю шарики из волшебной глины, а вы должны разбросать их по всей квартире.

И он начал месить эту глину своими толстыми пальцами, произнося при этом таинственные волшебные заклинания.

– Только по квартире? – воскликнул дядюшка Бамба. – А как же кафе?