просто исчезла. Только что стояла с нами, и через мгновение ее уже не было. Мы услышали тихий плач, сразу оборвавшийся. DJ Кривда попытался пойти за ней, но тут же вернулся и достал очередную банку пива.

Блекота, вцепившийся в скалу, еще сильней напоминал гнома. Рухнул в воду, поджимая ноги. Девушка последовала его примеру. Они смеялись. Она закинула руки ему на шею. Ника вернулась к своим, бросила в огонь пару щепок, встала на берегу и начала что-то кричать. Не знаю, что это было, но девушка в воде оттолкнула Блекоту и оставила его одного, возвращаясь на берег.

16

Я думал, Блекота дрожит от холода. Он вытерся майкой, надел рубашку, но продолжал дрожать. Глотал слезы. DJ Кривда сидел, повесив голову. Блекота выдавил:

– Что со мной не так? Руки-ноги разве не на месте? Или с мордой чего не в порядке? Или что вообще не так? Ведь любой дурак из ПТУ может, вы все можете, и только я вообще никак не могу. Вы и представления не имеете, насколько это трудно. Иногда я думаю уже, что не выдержу. А потом как-то выдерживаю, до следующего раза. Я бы даже с тобой поменялся бы, – указал на безучастного ко всему DJ Кривду. – Сейчас, вот прямо сию секунду. Я ведь никогда еще… Курва, я сам не верю, что говорю это. Вот просто никогда. И этим чертовым летом я хотел все же пройти это. Дело-то ведь не просто в чпок-чпок и тык-тык, чтоб хоть как-то быть вдвоем, разве нет? Я бы такой всё, слышите? Весь мир бы мне заменила. Дело же в этом, а в чем еще-то? В чем? Вы меня вообще слушаете? Тут опять что-то случилось?

Не дождался ответа. Смолк, закрыв лицо руками. Вскоре его, видимо, отпустило. Девушки оставили дымящийся очаг и пошли вокруг карьера, длинной дорогой. Звезда зажигалась от звезды, а ветки помалу превращались в столбики пульсирующего жара, над которым дым сплетался в черную косу.

В красноватом круге появился Тромбек, разгреб кострище и палкой выкатил картофелины под камни. Потом переложил их на кусок фольги, разрезал каждую и начал подавать их нам на раскрытой ладони, словно перестал ощущать их нестерпимый жар. Смотрел, как мы жадно ели их, молча вгрызаясь в опаленную шкурку, пока наши щеки не почернели от угольных улыбок.

17

Тромбек не хотел уже больше вести машину; за руль сел Блекота и привез нас обратно в Рыкусмыку. Мы припарковались под огромным каштаном, близ кузнечных мастерских и подальше от любопытных взглядов. Надо было идти, однако разгорелся спор – куда. Сикорка предложил вернуться ко мне, но Тромбек с DJ Кривдой уперлись, чтоб зайти выпить по одной у Дызя. Я удивился и спросил, а что будет, если в бар заглянет Кроньчак. Тромбек сказал, что ему наплевать и, может быть, он там вообще до утра останется.

Мы пошли по Тополиной в сторону заправки, там нас остановила богачка Владислава. Выскочила из серебристого «Рено Меган» и спросила, не видали ли мы где-нибудь Теклу, потому что, мол, ищет ее уже десятый час. Внимательно приглядывалась к нам из-под меховой шапки. Я ответил, что да, видели ее на рынке, но около полудня, а Сикорка бросил, что с Теклой нам никогда не было по пути.

– И на том спасибо, – отрезала богачка Владислава, завела машину и медленно удалилась в глубь Рыкусмыку. Тромбек рявкнул на Сикорку, чтоб тот держал язык за зубами. Сикорка огрызнулся, что всего лишь сказал правду, а место Теклы в смирительной рубашке. Иначе что-нибудь с собой сделает.

Над Рыкусмыку воцарилась тишина. Окна домов были темны. Я заметил две маленькие ладони, тянущие шнурок с посылкой между зарешеченными рамами исправительного дома. Из подворотен на Старомейской доносились шумы и шелест. Мы прошли под Пястовской башней и оказались на рынке, где под арками кто-то долбал банкомат, недавно прибитый к стене. Около городского театра на лавке под фонарем сидел Габлочяж и рассматривал разбитое колено.

Под арками тянулись покинутые магазинчики, ожидающие новых хозяев. Двое мужчин покорно сидели перед решеткой винно-водочного. Я спотыкался о торчащие плиты тротуара. Из мусорного бака несло гарью. Мы повернули, и нас залил мягкий свет улицы Храброго, на которой размещалась забегаловка, настолько сизая от дыма, что казалось, там что-то горит. В открытых подворотнях собирались тени, маленький мальчик с трудом догонял банду подростков. Из открытых дверей круглосуточного магазина свет падал на брусчатку.

И над всем этим вздымался замок, вырезанный из темноты. И казалось, именно он, а не что-то иное воплощает собой последнюю ночь лета.

18

У Дызя было пусто, не считая Вильчура, тянущего сигарету за барной стойкой. Я спросил, можем ли мы тут передохнуть, а он жестом пригласил нас войти. Очки добавляли ему мягкости, татуировки и шрамы на предплечьях ее уменьшали. Мы сели. Все заказали по пиву, только я колу. Пахло старым маслом и хотелось домой.

Мы долго сидели в молчании. Сикорка свесился на подлокотник и презрительно поглядывал на пустые столы и портрет Святого Отца, висевший над баром. Пробормотал, что стройка в Варшаве уже не кажется ему такой страшной, как раньше. И снова повисла тишина. Вильчуру надоело крутиться в подсобке, он подсел к нам и спросил, может ли чем-то помочь.

– Кроньчак тебя разыскивает, – обратился он к Тромбеку. – Тут все разговоры были только о тебе. Мое мнение – ты был прав, давно пора было это сделать. И надеюсь, что Кроньчак тоже так считает. Не сдавайся, парень.

– И не собирался.

– Поверь, все обойдется. Если получишь санки, пусть кто-то из вас валит ко мне как в дым, есть связи, никто тебя не тронет в оранжерее. Мой поэт не из таких проблем людей вытаскивал.

– Ты о чем вообще?

– Ну, я так, просто говорю, на всякий случай. До суда сидеть паршиво, после приговора уже нормально.

Вильчур замолк. Мы сидели вшестером за одном столом. Я ждал, пока все допьют, по радио играли Varius Manx. Вильчур спокойно сказал:

– Я тоже отсюда двину. Только дураки остаются в Рыкусмыку. Бабло лежит под ногами, но эта дыра мала для меня. Вот увидите. Через десять лет будем пить виски в Нью-Йорке или еще где. Вы как, поступили? – По нашему молчанию понял ответ. – Если да, то подумайте еще раз. Нынче каждый дурак учится, а кто поумнее, тот устраивается иначе. Не то что я себя незнамо за кого считаю, но мы с вами знакомы все ж, так что скажу вам. Оно того просто не стоит. Надо ловить жизнь.

Сикорка ответил:

– Знаю таких. Сегодня ловят жизнь, завтра гроши на паперти.

– Чо щас сказал?

– Правду, а что? Ты свою, а я свою.

– Ладно. Пусть будет так.

Мы все понимали, к чему дело идет, и начали успокаивать Сикорку, но напрасно. Он сидел прямо, готовый вскочить, и напрягал мышцы, накачанные в спортзале. Сказал, что рад, что уезжает, потому что не будет больше встречать таких умников, как Вильчур, а если даже и вернется, то хорошо, что больше они не встретятся. Прошипел:

– Рыкусмыку говно. А ты и есть Рыкусмыку.

Вильчур встал и попросил нас забрать друга и выйти. Добавил, что к остальным у него претензий нет. Я оставил колу на столике, и мы вывели Сикорку. Я закрыл за собой дверь. Ночь принесла холод. Сикорка остановился на середине ступенек, что вели в бар, и обоссал ступени, откидывая голову назад. Даже закончить не успел, как Вильчур схватил его за вихры и поволок в глубь бара. Сикорка дергался, но не мог даже застегнуть штаны. Мы стояли, не зная, что делать.

Так ничего и не успели решить, а Сикорка уже вылетел из бара как из пушки, сжимая в руках пластиковую швабру. Вильчур стал на пороге, скрестив руки на груди. Ждал, пока Сикорка уберет за собой, а во взгляде его не было враждебности. Сказал:

– Просто заберите его.

19

Мы усадили Сикорку на автобусной остановке; он метался и обещал вернуться и убить. Потом начал плакать. Я спросил у него, зачем вообще это ему. Сказал, что не знает, и попросил нас не искать двойного дна. Он