Ни о чем не думая, она взбежала по чугунным ступеням, потом забралась по бетонным и потянула на себя дверь. Внутри было не так холодно, ветер остался снаружи.

Держась рукой за крашеные коричневые перила, она стала подниматься. В подъезде было тихо и сильно пахло жареной рыбой.

Какой-то парень попался ей навстречу, посторонился, пропуская, а потом, кажется, посмотрел вслед. Лиля заспешила. На Севере, как известно, сплошь преступный элемент, вдруг и этот преступный?

На площадке было всего две квартиры. Дверь в семнадцатую приоткрыта, Лиля постояла, подумала и позвонила. Если бы не тяжесть в голове, задавившая все мысли, и не Кирилл, сказавший, что она «совсем ку-ку», она ни за что не решилась бы позвонить.

– Открыто, однако!

Лиля потопталась на площадке, подождала – в квартире кто-то ходил – и еще раз позвонила.

Дзы-ынь!.. Дзы-ынь!..

Перед ее носом вдруг возник маленький человек в мятой клетчатой рубахе и тренировочных штанах. В зубах у него была трубка. Трубка дымилась.

Лиля попятилась.

– Чего звонишь, однако? Открыто.

Тут человек повернулся спиной и пошел по темному коридору, заваленному каким-то хламом, мягко и неслышно ступая.

Лиля поняла, что должна немедленно бежать, спасаться, но человек снова возник на пороге. Он перемещался как-то совершенно бесшумно.

– Заходи, – велел он, не выпуская изо рта трубки. – В комнату иди.

Почему-то она пошла. В тесноте и темноте крохотного коридора было навалено и наставлено так, что оставалась лишь узкая тропка, по которой никак нельзя было идти, только… пробираться. И воняло невыносимо! Рыбьим жиром, сырой кожей и еще какой-то дрянью.

Лиля добралась до освещенного проема и остановилась. От запаха ее мутило, и она стала дышать ртом, чтобы не вырвало.

В комнате свободным оказался только пятачок посередине, а вокруг него нагромождения немыслимого хлама: куски брезента, кожи, шкур, гладкие деревяшки и неструганые доски, заржавленные круглые емкости, о назначении которых ей страшно было даже думать, крюки, цепи.

Лиля обернулась – бежать, бежать немедленно! – и очутилась нос к носу с человеком с трубкой. Он смотрел на нее внимательно. Единственный путь к отступлению отрезан. Разве что в окно кинуться.

– Вуквукай, – вынув трубку изо рта, сказал человек на непонятном языке, но вполне миролюбиво.

– Что?

– Дядя Коля Вуквукай, – повторил он, не меняя тона. – Так меня зовут. Я из Нешкана. Вся моя семья из Нешкана.

– А меня… Молчанова Лилия. Вся моя семья… из Москвы.

– Давно с материка?

– Сегодня. Нет, то есть вчера. Нет, сегодня. Да, точно сегодня.

– Ръапыныл? Какие новости?

Лиля судорожно вздохнула:

– Все благополучно. Россия вступает в ВТО.

Сообщив про ВТО, Лиля почувствовала себя идиоткой. Дядя Коля помолчал.

– Как погода?

Лиля пожала плечами.

– Два дня будет тихо, – сказал дядя Коля Вуквукай. – Потом начнутся ветра и шторма. Потом к берегу пригонит лед. За торбасами пришла?

Лиля кивнула.

Дядя Коля Вуквукай сунул в рот свою трубку, подумал, отогнул брезент и стал что-то вытаскивать. Лиля заглянула – мягкие меховые сапоги, очень красивые. Неожиданно красивые. Она вдруг позабыла о вони и о том, что этот человек может быть опасен.

Она подошла поближе и потрогала.

– Это мужские, однако. Тебе не подойдут. Вот эти подойдут. Пробовать будешь?

Пробовать? А, наверное, мерить!

Она поискала глазами, на что бы сесть, и дядя Коля выдвинул обшарпанный стул без спинки с коричневым кругом посередине, выжженным чем-то горячим. Стул был как будто сальный.

Дядя Коля посмотрел на нее и усмехнулся:

– Однако, ты ко мне в гости пришла, а не я к тебе.

Лиля тоже посмотрела на него, потом быстро села и стянула лакированный ботинок. Дядя Коля запыхал своей трубкой.

– Замечательно, – сказала она, потопала ногой и полюбовалась. – Просто замечательно! И как красиво.

– По тундре ходить, однако. В городе жарко.

– А из чего их делают?

Дядя Коля нисколько не удивился и ответил ей как неразумной:

– Из оленьих камусов и нерпичьей кожи. В тундре еще подкладываем мох, чтобы мягче ходить по камням. Погоди, вот тут поправить надо, однако!

Лиля стянула сапог, отдала и сунула ногу в лакированный ботинок, где было влажно, холодно и, кажется, слишком тесно.

– Надолго прилетела? – Дядя Коля откусил толстую нитку и теперь заворачивал торбаса в пожелтевшую газету «Крайний Север».

– Надолго, – сказала Лиля. – До весны.

– Однако, не слишком надолго. А живешь где?

Лиле понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить.

Она заплатила столько, сколько он сказал – не так уж и мало, – и попрощалась.

Дядя Коля Вуквукай покивал.

На улице ей показалось так холодно, что она чуть было не решилась надеть свои торбаса из оленьей шкуры – или из чего там? – прямо на лавочке. Смеркалось, и дом на улице Отке она нашла не сразу, пробежала мимо и вернулась.

В квартире на третьем этаже стоял нежилой затхлый дух, и чемодан у застеленной покрывальцем кровати почему-то лишил ее остатков мужества.

Она сунула сверток на стул и зарыдала.

Разбудил ее какой-то звук, не слишком громкий, но назойливый. Бум-бум-бум, потом пауза, потом опять бум-бум-бум. И опять пауза!

Ничего не соображая, Лиля встала и побрела на бумканье. Оказалось, что стучат в дверь.

– К вам можно?

Не зная, можно или нельзя, Лиля повернула ключ.

– Доброе утро! – бодро произнесла женщина, показавшаяся ей совсем незнакомой. – Вы все спите, я забеспокоилась! У нас, когда с материка прилетают, долго к новым часам приспособиться не могут!

– Вы кто?

Женщина удивилась:

– Я Таня! Не узнали? Я вас вчера селила. Время-то уж двенадцатый час, вот я и решила…

– Двенадцатый час… чего? Дня или ночи?

Таня посмотрела на нее.

– Дня, дня, конечно, – выговорила она успокаивающе, – у вас же нет ничего, ни кофе, ни молока, я вот принесла позавтракать…

Она проворно нагнулась, и в руках у нее оказался поднос. Лиля уставилась на поднос. Таня протиснулась мимо нее на кухню.

– Тут блинчики горячие, сметана, ну, икра, конечно. В кастрюльке оленинка свежая, только сейчас натушила. В банке кофе, а в пачке сахар. Чайник вот здесь, в уголку, видели уже? Водичку из канистры наливайте!