Лиля кивнула – винтовку она видела.

– …А у нас как раз сегодня тематические занятия и внеклассное чтение для разных возрастов, все дети тут, как на грех!

– У вас всегда так много детей собирается? – В благодарность за чай и заботу Лиля решила проявить интерес – особенный, «гостевой». Ответ ей был безразличен.

– Ну, конечно! – Лариса улыбнулась и неловко полезла через стол добавить ей чаю. Вообще в кабинете было очень тесно и тепло, зато вид из окна грандиозный и холодный. – Мы стараемся, чтоб им было интересно! Писателей всяких приглашаем, народных мастеров! Знаете, какие в Уэлене косторезы? Это диво дивное! Да я могу вам фотографии показать!.. У нас целые подборки собраны, а у меня даже есть моржовый клык работы самого Туккая! Мне Игорь подарил, муж.

Лиля понятия не имела, кто такой «сам Туккай», и от просмотра фотографий вежливо отказалась. «Гостевой» интерес на это уже не распространялся.

– Как вы думаете, Лариса, я могу еще понадобиться этим людям?

– Каким людям?

– Которые… там. У дяди Коли?

Лицо у той стало растерянным, как будто она забылась на миг и вдруг вернулась в неприятное, горестное.

– Да кто ж их знает!.. Спросить нужно.

Лиля точно знала, что ничего и ни у кого она спрашивать не будет.

– А вы уйти хотите? Я могу вас проводить! Или Марью Власьевну попросить! Как вы одна доберетесь-то?

– Я прекрасно сама доберусь! – вскричала Лиля. Не хватало ей только Марьи Власьевны в провожатые. – Спасибо вам за помощь и поддержку.

Так всегда благодарил Кирилл, когда проводил «расширенные» совещания с работниками региональных радиостанций. Он говорил спасибо, и голос его звучал тепло и искренне, и работники верили, что их «помощь и поддержка» на самом деле имеют значение для московского начальства. «Как они меня задрали!» – обычно добавлял Кирилл, когда за последним из них закрывалась дверь.

– А вы где живете?

Лиле понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить. Кто-то совсем недавно уже задавал ей такой вопрос, и она точно так же не могла сразу сообразить, что именно спрашивают!

– На Отке.

– А, у Тани с Левой? Они хорошие. Вы к нам в командировку, да?

Лиля кивнула, поднимаясь из неудобного кресла.

– Надолго?

– Нет. – Тут она улыбнулась. – До завтра.

– Как до завтра? – удивилась Лариса. – Вы же только прилетели! Ничего толком и не увидели!

Лиля хотела сказать, что увидела вполне достаточно, теперь впечатлений надолго хватит, но ответила – в духе Кирилла, – что ей очень жаль, но пора в Москву.

…В Москву, в Москву!

– Ну, – огорчилась Лариса, – к нам надо на подольше приезжать! Чукотка – самое чудесное место на свете, а у вас теперь такое… тяжелое впечатление останется. Господи, как это только угораздило его, дядю Колю!..

С торбасами, завернутыми в газету «Крайний Север» – оказывается, она все это время таскала их с собой, – Лиля вышла на улицу и, не оглядываясь, пошла вниз по ровному, будто стекло, асфальту. Даже если бы она оглянулась, то все равно не заметила бы в окне на первом этаже пожилую женщину с жестким и смуглым лицом, которая холодно и оценивающе смотрит ей вслед. Так смотрит волк, прикидывая расстояние до жертвы, которая ни о чем не подозревает.

В билетной кассе на улице Рультытегина – опять первый этаж длинного панельного дома на сваях, раскрашенного в разные цвета, – Лиле сказали, что купить билет в Москву никак невозможно. Ни на сегодня, ни на завтра, ни «вообще». Их не продают.

От неожиданного удара Лиля покачнулась, пришлось ухватиться за стойку, чтобы не упасть на самом деле. Торбаса один за другим мягко вывалились из свертка.

– Погоды нет, – объяснила из-за стекла молоденькая кассирша с ярко накрашенными губами. Перед ней страницами вниз лежали захватанный детектив, а рядом две конфетки в бумажках и сушка. – Два наших борта, анадырских, в Якутске сидят, а один в Нерюнгри. Говорят, пурга идет. Мы даже на местные рейсы не продаем. Тут, на Чукотке, все по фактической погоде летают!

Лиля наклонилась и подняла чертовы торбаса. Зашелестела газета «Крайний Север». Преувеличенно аккуратно Лиля пристроила их на пластмассовый стул, вдохнула, выдохнула и крикнула на девушку за стеклом так, что голос отдался от сырых, плохо оштукатуренных стен:

– Что значит нет погоды?!

Та, принявшаяся было за детектив и сушку, от неожиданности откусила слишком много, щека у нее оттопырилась, и глаза вытаращились.

– Солнце светит, вы что, не видите?! – И Лиля ткнула рукой в окно. – Какая может быть пурга, сегодня только десятое октября!.. Вы с ума сошли?! Как это возможно?! Если нет обыкновенных билетов, давайте мне бизнес-класс, я заплачу сколько угодно, и все дела!.. Мне нужно в Москву, это вы понимаете?!

Кассирша, не ожидавшая такого поворота и не готовая скандалить, проглотила сушку и моргнула.

– Не продаем мы билетов, – сказала она осторожно. – Со вчерашнего дня не продаем. Как московский борт пришел, так и все, аэропорт закрыли! У нас даже система не работает.

– Мне наплевать на вашу систему!

– А на пургу?! Пурга идет! Говорю, даже в Эгвекинот и на Лаврентия не летают!

Лиля, которая не рыдала и не билась в истерике возле трупа, вдруг совершенно отчетливо поняла, что сейчас в маленьком промозглом помещении с перегородкой и оконцем наподобие кассового совершит что-нибудь неприличное, гадкое: завопит, заплачет, швырнет ненавистные торбаса в девушку с накрашенными губами!

Кажется, так уже было с ней именно здесь, в Анадыре, только она никак не могла вспомнить, почему это случилось.

– Я не могу тут оставаться, вы это понимаете?! – тяжело и старательно дыша, выговорила Лиля. Никелированные поручни были очень холодными, а ее ладони очень горячими от гнева. – Мне нужно улететь. Как угодно, только улететь. Сегодня же. Лучше прямо сейчас! Я заплачу любые деньги!

– Да некуда лететь, – сказала девушка, пожалуй, с сочувствием. – И плыть некуда. Можно через пролив на Аляску, только эмчеэсники сегодня навигацию для маломерных судов закрыли. Они каждый год по-разному закрывают, бывает, и попозже, а в этом рано! На самом деле пурга идет.

Два дня будет тихо, сказал ей вчера дядя Коля Вуквукай. Потом начнутся ветра и шторма. Потом к берегу пригонит лед.

Лиля приткнулась на пластмассовый стул рядом с проклятыми торбасами и зарыдала громко, в голос. Она рыдала в промозглой комнате с отсыревшей штукатуркой на глазах у изумленной кассирши, а глубоко внутри отстраненно думала, что сегодня улететь не удастся, это совершенно точно, и неизвестно, когда она отсюда выберется, а это значит, что придется как-то жить. А как?..

Девушка выскочила из-за загородки, подала ей попить. Лиля глотнула воды и опять зарыдала.