С дедом Васей хорошо обсуждать футбол, потому что он тоже смотрит все матчи; а ещё он мне нравится тем, что, хоть ему и семьдесят лет, он всегда ходит в выглаженном костюме, с галстуком и со стрелками, волосы его всегда аккуратно зачёсаны назад, и ни один волосок не съезжает ни вбок, ни вперёд, хоть дед Вася кувыркаться начни.

А мой дед, которого я тоже очень люблю, вечно ходит в каких-то шароварах, в одной и той же рубашке цвета хаки в далёком прошлом и в бледно-жёлтой засаленной кепочке, купленной где-то на курорте задолго до моего рождения.

И кожаные, и вельветовые, и драповые кепки дарили моему деду, и Ильич всё спрашивает, «когда он уже сменит имидж», – всё даром. Новые кепки горой лежат в шкафу, а дед ходит в бледно-жёлтой, любимой. Причём не только на дачу, а даже и на аптечный склад, где он заведующий.

Праздник в разгаре. Ильич называет меня кабанчиком, и это меня раздражает. Дед и Витя спорят, кто быстрее достанет покрышки для Васиного «Запорожца», а то дед Вася пожаловался, что его – давно лысые. С тех пор как в нашем дворе на одном и том же камешке дед Вася проколол три колеса подряд, мой дед старается во всём ему помогать.

И вдруг начинается ливень. Мы бежим в дом; еле хватает табуреток, но кое-как рассаживаемся и начинаем играть в испорченный телефон. Ильич хохочет больше всех, хотя видно, что на самом деле ему не смешно. Владикин папа, наоборот, демонстративно не смеётся, чтобы показать, насколько это чепуховое занятие – испорченный телефон – по сравнению, например, с полным собранием сочинений Чейза, которое он выкупает по два тома в месяц уже больше года. А я хочу, чтобы все остались ночевать на даче. Для этого нужно, чтобы ливень шёл до утра, и то неизвестно, все ли останутся.

Но очень скоро выглядывает солнышко, и мы собираемся по домам. Дед Вася соглашается отвезти меня на «Запорожце». Как только он набирает скорость, я перегибаюсь через сиденье и, перекрикивая тарахтенье мотора, с надеждой спрашиваю:

– Вась, а ты сейчас врежешься, да?! (Ну, это шучу я так.)

– Тьфу ты, Йозеф драный! – шипит дед Вася и едет медленнее.

Почему Йозеф – один бог знает.

В обычные дни на дачу ходим только мы с бабушкой Тоней. Иногда ещё Владик, но сейчас у него появился друг Лёша Соколов, которым он так дорожит, что даже стесняется предъявить ему меня. Действительно, вдруг я расскажу, как мы рисовали фильмы на бумаге для заклейки окон?

В общем, идём мы с Тоней по горе, потом по мостику через речку-вонючку, а там и до дачи рукой подать. Не успеваем мы снять рюкзаки, как я бегу к соседям. К Анне Беляевой, к Виктору Петровичу и к горбатой Анне Михайловне.

Анна Беляева называет меня «зая» и разговаривая сюсюкает. Странно, что я люблю её больше всех. Но Анна Беляева всегда в платке, всегда какая-то запылённая, и её сюсюканье выходит вовсе не противным.

Виктор Петрович уделяет мне меньше внимания, но зато у него большой красивый дом и перед входом – усыпанная кремнями площадка. Из этих кремней я высекаю искры. А если высекать долго, кремни начинают пахнуть палёной курицей. Бывает, я пристаю к бабушке Тоне, чтобы она понюхала кремни. Как-то раз бабушки рядом не оказалось, и я предложил понюхать кремни горбатой Анне Михайловне. С тех пор она настаивает, чтобы мы пересадили малину, которая залезает на её участок.

А недавно открывается наша калитка и входит Будулай. Фильм «Цыган» я люблю даже больше некоторых индийских, а тут – самый настоящий Будулай, с бородой, с проседью, мускулистый, и откуда-то знает бабушку Тоню!

– Антонина Ивановна! – кричит он.

Бабушка выходит, и выясняется, что это Илья Андреевич, с которым она когда-то работала. Но для меня он – только дядя Будулай.

И ему нравится, что я его так зову. Оказывается, его дача совсем рядом с нашей, и я теперь все дни провожу там. У Будулая большие яблони, розовый налив, и это теперь мой любимый сорт, а стены в его домике оклеены афишами старого спектакля нашего драмтеатра «Возвращение Ходжи Насреддина», и Будулай дарит мне несколько штук, чтобы я мог и у себя в домике так же оклеить стены. Ещё у него есть сын Андрей, с которым мы строим теплицу, то есть они с Будулаем строят, а я хожу рядом и зову Андрея кидать мяч в бочку. Не сразу, но всё-таки добиваюсь, и мы начинаем бросать крупный, с пупырышками, зелёный мяч в огромную железную бочку с водой. Потом ужинаем. Я есть не хочу, но когда вижу, как Будулай открывает ножом консервы и, ножом же перемешав, начинает макать туда хлеб, понимаю, что зря отказался от предложенной мне порции, и говорю: «Давайте». Будулай берёт миску, чтобы выложить из банки часть консервов, но для меня важно есть из банки, а не из миски, и я спрашиваю, можно ли мне «тоже вот так из банки». Будулай смеётся, специально для меня открывает консервы и даёт нож, видимо догадываясь, что есть вилкой мне будет не так вкусно.

А ещё говорят, что кто ест с ножа – злой. Чепуха. Будулай, наверное, часто ест с ножа, а добрее его я вообще никого не знаю.

Время – двенадцатый час ночи. Но мы с Владиком не спим. Мы сидим за столом в большой комнате, не поднимая голов от тетрадей. Над нами горит небольшой светильничек со множеством пластмассовых подвесок, и иногда раздаются реплики типа «Я начинаю вторую часть» или «А у меня во второй главе будет о любви».

Это мы пишем романы. После того как Владик принёс старую коричневую общую тетрадь с маленьким рассказиком «Подготовка к зиме», я уже не хочу играть в солдатиков, а тем более лепить из пластилина. Я сначала удивляюсь, как мне самому не пришло в голову, что можно купить тетрадь и писать всё что хочешь, а потом писательство становится моим любимым делом – ну, не считая футбола, конечно. Только я пишу не такие пустяки, как «Подготовка к зиме». Ведь в этом рассказе говорится только о том, как нужно смазывать лыжи, чтоб они хорошо скользили, да как затыкать окна, чтоб не дуло. Владик пишет, что лучше всего поролоном. Но это неинтересно, и вся подготовка к зиме занимает у Владика всего полторы страницы! Я решаю, что уж если писать, то сразу романы.

Первый мой роман называется «Забывший фамилию». Там про то, как одному парню было скучно, и он пошёл записываться в хоккейную секцию, а по пути на него напали канадцы, избили, и он потерял память. А в конце этот парень встречает своего дедушку и память к нему возвращается. Владик, который после «Подготовки к зиме» ничего уже писать не собирался, читает мой роман, и дальше мы пишем вместе.

Я начинаю трёхтомник «Иван – внук охотника», а Владик пишет боевик «Такими должны быть все». Пока он это пишет, я успеваю не только закончить трёхтомник, но и написать небольшой роман «Предатель». А потом мы несколько раз смотрим фильм «Человек-амфибия», и в свет выходит ещё несколько книг. У Владика – «Человек-луч», а у меня – «Человек-ветер», «Человек-магнит» и «Металлический человек». Человек-луч может прожечь глазами любую поверхность. Человек-ветер, если покрутит в носу моторчик и чихнёт, может вызвать страшнейший ураган. Человек-магнит притягивает золото, а металлический человек просто очень сильный и добрый. И всех этих людей разные негодяи пытаются использовать в своих корыстных целях, что, естественно, им не удаётся.