бумаги. Эта непосредственность и дает, наверное, ему легкость и свежесть восприятия, многообразие и яркость красок, коими наполнен его поэтический язык…

Литературные анекдоты вернули нам легкое настроение, а в итоге Пушкин обещал подумать о публикации очередных глав «Онегина» в «Пчеле». Быть может, я и стану издателем Александра Сергеевича.

Дабы закрепить наше взаимное расположение я пригласил к себе в гости Пушкина и заодно его вечного оруженосца — барона Дельвига.

5

В назначенный час на званый обед Пушкин явился один. Я вышел его встретить.

— А что же Антон Антонович?

— Застрял в дороге, — пояснил Пушкин. — Ему надобно было посетить аптеку, а я их не люблю. Барон обожает эти заведения и может там хоть час пробыть в полном восторге от новых заграничных микстур и капель, а я и четверти часа не выдерживаю. Антон Антонович некстати расхворался… нет, нет, ничего такого, — успокоил Александр Сергеевич, — не серьезно, а то бы я его не оставил. Прикупит пару пузырьков и будет с нами. Верно, обед еще не остынет!

Пушкин прошел в залу. Я представил ему жену. Александр Сергеевич вел себя очень мило. Ленхен отошла распорядиться, что обед чуть запоздает, а мы с гостем удалились в кабинет — выкурить по трубке.

Пушкин оказал почтение голландскому табаку, а я английскому. Александр Сергеевич заметил, что и тот, и другой выращен не в той стране, по которой мы его знаем. И так со многими вещами — название их сильнее сути и представляется в этой вещи главной. Я ответил, что, замечал через газету, как, дав разъяснение какой-то вещи, утверждаешь его для целого общества.

Пушкин о чем-то задумался и пропустил мимо мой рассказ о последнем анекдоте, случившемся с Крыловым. Потом вдруг сказал:

— Я все эти дни вспоминаю встречу с Вильгельмом. Да и разговор наш. Верно, что деньги ему важнее, чем слава, тем более — тайная. Ведь стихи его можно публиковать только под другим именем, и об этом никто и не узнает кроме узкого круга посвященных. Но он жив, и есть надежда, что будет прощен или допущен к печати на общих цензурных основаниях. Совсем другое дело — ваш друг Рылеев. Его уж не воскресить. Ему посмертная память — самое дорогое, что осталось. Мы оба можем ей способствовать, причем по-разному. Так сложилось, что я вхож в такие издания, куда вам путь заказан. От вас там не возьмут ни строчки, а мне помогут, причем соблюдая полную и вечную тайну. Понимаете, куда клоню?

— Нет еще. Продолжайте. — Я нарочно решил выслушать Пушкина до конца, а уж потом решаться.

— В литературном отношении — не сердитесь, Фаддей Венедиктович, а признайтесь, что так оно и есть — мне ближе, чем вам, литературные круги, которые были сродни и Кондратию Федоровичу. Я могу передать им для публикации его стихи. При этом вы, как их сохранитель, останетесь в тайне не только для цензуры и… правительства, но и для тамошних редакторов — они будут знать одного меня. Обращаться я буду только наверное, тайна останется тайной. Ну, что скажете?

— Да с чего вы взяли, что у меня что-то есть?

— Наталья Михайловна рассказала, — просто ответил Пушкин.

— Ну, тогда скрывать нечего, — после краткого молчания сказал я. — Вот тут архив, который отдал мне на хранение Кондратий.

Я достал из тайника приметный коричневый портфель. Пушкин привстал.

— Позволите взглянуть?

Я заколебался.

— Честно говоря, я не мог разбирать эти бумаги — были свежи воспоминания… И потому я знаю их не слишком подробно. Оттого передать вам их…

В эту секунду в прихожей зазвонил колокольчик, давший мне необходимый предлог. Я решительно убрал портфель обратно.

— Сейчас неудобное время — Антон Антонович пришел.

— Я ему полностью доверяю, — быстро и с досадой сказал Пушкин.

— Я, безусловно, тоже, но позвольте же мне самому прежде отобрать то, что может быть пригодно для печати.

— Ну, хорошо, — сказал Пушкин. — Я вашу тайну сохраню даже от Антона, но прошу вас, Фаддей Венедиктович, пригласить меня на просмотр бумаг Рылеева в ближайшее время.

— Обещаю, Александр Сергеевич. Спасибо за ваше намерение сохранить его имя для потомков.

— Полно, Фаддей Венедиктович. Он сделал бы для меня то же в подобной ситуации. Как и вы — я уверен.

— К вашим услугам, — я театрально склонил голову.

— Благодарю, — ответил Пушкин, обретая прежний беззаботный вид, — надеюсь, что душеприказчик мне потребуется не ранее, чем через четверть века.

Мы вышли в залу, куда через другие двери немедленно вошел барон.

— Сердечно рад, Антон Антонович! Надеюсь, вы теперь в добром здравии. А то Александр Сергеевич известил о вашем недомогании.

— Я полностью здоров, Фаддей Венедиктович, — ответил Дельвиг, сморкаясь. — Александру от волнения за меня — показалось…

— Вот и прекрасно.

Я представил барона жене, и мы перешли в столовую.

Составляя меню, я подбирал блюда с оглядкой на то, чем потчевал меня Александр Сергеевич в ресторане «Доминик»: хотелось сделать приятное его вкусу. Но и от себя к «Вдове Клико» и бургундским я прибавил испанское легкое вино (пристрастился в Испанскую кампанию), а в блюдах — перепелов, миньоны из парной телятины да стерляжью уху.

Александр Сергеевич был весел и, по обыкновению, шутил. Антон Антонович был настроен как бы флегматично, но кушал с аппетитом и за беседой следил внимательно. Заметно было, что больше его интересуют слова друга. Когда говорил Пушкин, барон обращался к нему и от внимания переставал жевать. Сам он говорил немного, но все дельно. Со мною был предупредителен, поднимал тосты за хозяина дома, хозяйку и их благоденствие. За Ленхен Пушкин пил стоя, делал ей приятные комплименты. Но жена нас скоро оставила под благовидным предлогом. Литературные беседы ей скучны, а наш круг постоянно в них впадал.

Пушкин, судя о стихах и прозе, выказывал полное знание предмета — он, оказывается, следит и знает обо всем. Я даже осмелился проверить, испросив его мнение об одном малоизвестном авторе. Александр Сергеевич немедленно дал ему короткую полную характеристику. А это противоречит мнению, что он только игрок и волокита, по крайней мере, он еще и большой ученый.

Наблюдая всезнайство Пушкина, мне вдруг пришла странная мысль: знает ли он об истории с его «Годуновым»? Ведь и самые тайные вещи иногда бывают узнаваемы. Государственные секреты разглашаются, что говорить о частностях. Но нет, что за глупости, зная, он бы не пришел. Он бы счел меня своим первым врагом. Сколько он всего искреннего наговорил мне в последнее время… нет, нет, невозможно. Даже если кто-то вокруг него, тот