Мэтокс никогда не пытался скрывать от Клео свои чувства к Крине, как позднее не пытался скрывать интерес к Фэй, с которой у него завязались отношения уже на Аляске. Крина была древней слугой. Фэй – сверхчеловеком, как и Мэтокс. Клео злилась, но не ревновала. Накамура видел ее воспоминания о любовнике. Видел, как вирус, которым мужчина заразился от Клео, превратил его в уродца. Видел Накамура и брата зараженного мужчины, появившегося спустя год.

Он избивал Клео резиновой дубинкой на пороге ее собственного дома в Валдизе, а ее раны затягивались у него на глазах. Потом появился Эндрю Мэтокс и едва не раздавил силой мысли сознание нападавшего. Мужчина упал на крыльцо и забился в припадке, давясь собственным языком. Был поздний вечер. Эндрю Мэтокс стер мужчине воспоминания о Клео и заставил, не поднимаясь с колен, покинуть Аляску. После Клео увидела этого мужчину в новостях – грязный, голодный, одичавший. Он так и не осмелился подняться с колен, превратившихся к тому времени в кровавое месиво. Жалости не было, скорее, наоборот – желание отблагодарить Эндрю за подобный поступок. Поэтому Клео позвонила Фэй, рассказала о случившемся и попросила помочь советом.

– Затрахай его до полусмерти, – сказала не раздумывая Фэй. – Он это любит.

– Что-нибудь еще? – спросила Клео.

– Если хочешь, то могу приехать и сделать это за тебя.

Клео повесила трубку, ругая себя за звонок. Обиды не было. И уж тем более не было ревности. Накамура видел ее чувства, но понять так и не смог, не смог найти аналога среди собственных чувств. «Наверное, – решил он, – виной всему кровь древнего, которую она принимает. Да и весь мир, открывшийся ей, показавший так много… Все это меняет человека, делает другим». Подобные мысли возникли у доктора и после того, как он увидел все те непотребства, совершаемые в доме Мэтоксов. Непотребства в вымышленных мирах, непотребства в жизни. Эти люди любят друг друга и в то же время не любят никого, даже себя. Они знают, что смогут жить вечно, но иногда цепляются за мгновения близости так, словно впереди у них нет и пары лишних суток. Они никогда не болеют – кровь вендари исцеляет их, оберегает. Они знают о существовании Наследия и древних, для которых сверхлюди всего лишь ошибка природы, шутка, но точно так же они зачастую смотрят на обычных людей. Для них жизнь – это миг, и жизнь – вечность. И Клео пытается быть такой же, вот только Клео не сверхчеловек и не слуга, потому что тот, кто должен быть хозяином, пленен и содержится в подвале ее дома. Она чужак среди людей, слуг и таких, как Мэтокс. Вот эти чувства Клео уже понятны Накамуре.

Он тоже долгие годы жил в чужой стране, не мог найти себя, свое место. И так же с болью наблюдал, как его ребенок перенимает манеры и повадки тех, для кого он, Накамура, навсегда останется чужаком. А все эти случайные связи Клео с теми, кому не может навредить вирус, все эти ментальные и физические непотребства… Разве у него самого, Накамуры, не было чего-то подобного? Разве он сам не пытался найти себя в новом чужом мире? Особенно в первые годы… Накамура и сам не понял, когда из врача Клео превратился в друга, который понимает и принимает ее.

– Это всегда так происходит при телепатических сеансах? – спросил он, хотя и так знал ответ.

Сколько прошло времени после того, как Клео открыла ему свое сознание? Минута? Несколько секунд?

– Потрясающе, – признался Накамура. – Кровь древних может перевернуть мир науки, только… – он вернулся к воспоминаниям Клео, где видел мысли о бесполезности кольпорафии. – Почему кровь вендари не излечила эту напасть?

– Наверное, потому что это часть меня, – безрадостно подметила Клео. – Как цвет волос или глаз. К тому же это никогда не причиняло мне неудобств, за исключением смущенных мужчин.

– Но это заставляло тебя чувствовать себя неполноценной.

– Вся моя жизнь была неполноценной, неправильной. Начиная с отчима и заканчивая мужем. Удивлена, как мы с ним вообще сподобились завести детей. Хотя и дети были тоже неправильными.

– Твоя дочь еще жива.

– Моя дочь умерла в тот день, когда впервые сблизилась с Гэврилом. Если бы этого не случилось, то наша семья была бы жива. Я бы не попала в Наследие, а тебя не забрали у твоей дочери. – Клео попыталась улыбнуться, но глаза остались холодными, почти ледяными. – Знаешь, когда принимаешь кровь вендари, жизнь словно останавливается, замирает. Ты перестаешь развиваться. Все идет по кругу, но выглядит естественным. Можно проделать одно и то же тысячу раз и не устать, не пресытиться, потому что пресыщение и усталость уже прописались в сознании. Иногда я смотрела на Фэй, на Мэтокса и спрашивала себя, как бы развивались их отношения, если бы впереди не было вечности, если бы они спешили жить, как обычные люди? Без крови древних у них был шанс полюбить, создать семью, а так им хватало тех коротких встреч – хватало понимания, что если они пожелают, то так будет продолжаться века, а возможно, и тысячелетия. А какими бы без крови древних стали мои дети? А я? И знаешь, что я поняла? Без крови вендари все стало бы намного хуже. Мужчины избегали бы меня, проведя в постели пару ночей. О семье нечего было бы и мечтать. Нормальный, полноценный мужчина не стал бы жить со мной, а я не смогла бы жить с семейным трутнем, для которого секс – пустое слово, пусть и ради детей. Не в тридцать. А когда пришло бы безразличие, я бы уже не смогла родить. Да и маловероятно, что я дожила бы до таких лет. Без крови вендари я бы погибла еще в ту ночь, когда Эндрю Мэтокс отомстил свихнувшимся слугам Вайореля за смерть Крины. Он использовал меня, но когда я уже была ему не нужна, не выбросил, а заключил с Первенцем Наследия, с Эмилианом, договор, чтобы спасти меня. Он предал бывшего хозяина Крины ради меня. А потом он увез меня, оградил от безумия вендари, теней и свихнувшихся слуг, подарил семью, декорации нормальной жизни, вечную молодость. Он принимал меня такой, какая есть. Мирился с моими недостатками и подчеркивал достоинства. Так что, несмотря на все свои заморочки, он был лучшим из всех мужчин, которых я встречала в жизни. И с ним я прожила свои лучшие годы. А то, что он никогда не был мне верен… Так я ведь тоже никогда не была ангелом. Да и Фэй, его единственная постоянная любовница на протяжении долгих лет, – она позднее стала мне подругой. Настоящей подругой, с которой можно поделиться чем-то личным, а не одной из тех, которым звонишь только когда нужно вспомнить праздничный рецепт.

Когда Габриэла вызвала Эрбэнуса и попросила уладить детали исчезновения доктора Накамуры, чтобы он мог потом безболезненно вернуться в покинутый им мир, Эрбэнус счел это за знак свыше. Знак, который был совершенно не связан с доктором Накамурой. Вернуться в мир, найти древнего, поговорить с Габриэлой и убедить ее принимать кровь вендари, как это делали Мэтоксы, продлевая свою жизнь, – для Эрбэнуса, чья жизнь была ограничена одним годом, и несколько веков казались вечностью. Его друг детства Илир понял, что без Габриэлы Наследие не выживет. Полноценной замены не будет. И действовать нужно сейчас. Теперь это понимал и Эрбэнус.

Черви сомнений, которыми он заразился от Илира, выросли, стали куколками и готовы были вспорхнуть в небо дивными бабочками. Главное – спрятать эти мысли от сородичей, пока не придет время явить свой план миру. И обязательно учесть ошибки Илира. Нужно быть готовым к трудностям и необычным поворотам, чтобы не сойти с ума, не слететь с катушек, отдавшись на волю гнева и голода, как это случилось с другом детства. И еще придумать, как пленить вендари. Конечно, Эмилиан смог это сделать, но ведь он был Первенцем Наследия. К тому же у него были Эндрю Мэтокс и Клео Вудворт, в крови которой содержался вирус двадцать четвертой хромосомы, способный замедлить, ослабить вендари. А так… Так дети Наследия могут уничтожить вендари в открытой схватке, они сильнее древних, но вот пленить вендари… Древний лучше погибнет, чем станет пленником. Вендари не боятся смерти – они уже прожили десятки, сотни тысяч лет, чтобы ценить жизнь. Единственный их страх – это потерять свое пастбище, остаться без пищи. Да, голод всегда главенствует в мире древних. Дикий, примитивный голод. Все остальное – пустота, одиночество, безразличие. И плен предполагает голод. Поэтому древние охотнее идут на смерть.