Он сказал, что, узнав о моем предстоящем визите, сперва хотел отказаться от встречи. Но передумал – мы уже состояли в переписке, и мое личное присутствие могло помочь ему вспомнить, как разговаривать с людьми – навык, который никак не давался ему в тюрьме. Сыграло свою роль и то, что я действительно приехал – не уверен, что это сделал кто-то еще, кроме, возможно, тех двоих, что хотели внести за Найта залог. Он знал, что я живу далеко, и чувствовал, что было бы грубо проигнорировать мой приезд. Так что он предпочел грубить мне в лицо.

Найт мог показаться колючим, – таким он в сущности и был – однако после ареста вдруг обнаружилось, что в некоторые, весьма неожиданные, моменты он становился чересчур эмоциональным. «Меня может довести до слез рекламный ролик по телевизору. Нехорошо, когда в тюрьме видят, как ты плачешь».

Ему было интересно, каким его изображают СМИ. «Наверное, под конец передачи, когда приходит время самых странных новостей? Самая большая тыква выросла там-то, а в штате Мэн объявился человек, проживший двадцать семь лет в лесу, так?» Он спросил, правда ли, что все зовут его отшельником, и выяснил, что это так. Все местные газеты – «Кеннебек Джорнал», «Утренний страж», «Портленд Пресс Геральд» – предпочитали писать «отшельник», а не называть его по имени. «Мне не нравится это слово, но в чем-то я их понимаю, – сказал Найт. – В нем есть точность. «Отшельник» подходит под образ. В любом случае непохоже, чтобы я мог как-то на это повлиять».

Он обнаружил плюсы в этой ситуации. СМИ хотели увидеть в нем настоящего живого отшельника, и Найт, отрастив бороду, невольно им подыграл. Растительность на его лице была и календарем, и маской, отвлекающей на себя любопытствующие взгляды и предоставляющей ему некоторую свободу и личное пространство. «Я могу за ней спрятаться, могу играть на стереотипах и концепциях. Одно из преимуществ называться отшельником – мне теперь позволено вести себя странно».

Он должен был подготовиться «снова выйти в люди», как сам это называл, и его беспокоило, что эти самые люди будут смотреть на него, как на сумасшедшего. Понимая, что его поведение странно, надеясь изменить его, он искал помощи – и я попросил его смотреть мне в лицо. Его глаза продолжали бегать, а лицо оставалось бесстрастным – никакой вовлеченности в разговор. Даже бровью не повел. Это было бы нормально для младенца, но, конечно, не для Найта.

Когда мне наконец удалось поймать его взгляд, я задал вопрос, томивший меня последний час:

– Что вы делали, когда вас донимали комары?

– Брызгался антимоскитным спреем, – сказал он и отвернулся.

Мое присутствие тяготило его. Казалось, все, чего Найту сейчас хотелось, – остаться в одиночестве. И все же, когда время посещения подошло к концу, я спросил, можно ли мне прийти снова.

Его ответ был неожиданным.

– Да.

Большую часть своего отшельничества Найт провел на одном и том же месте, на удивление удачно расположенном. Сам по себе Мэн, словно вишенка на торте, украшает скопление маленьких северо-восточных штатов. Его обширные дикие леса – по большей части собственность лесозаготавливающих компаний. Найт выбрал отличный способ исчезнуть с глаз долой, оставшись в границах цивилизации. Его лагерь окружали маленькие городки и дороги. При желании он мог послушать разговоры гребцов каноэ, проплывавших по Северному пруду. Он, конечно, ушел от людей, но не очень-то далеко. От ближайшего домика до его лагеря идти было минуты три. Разумеется, если знать, куда.

Верную дорогу знал только Найт. В ночь ареста, прежде чем отправиться в тюрьму, он рассекретил свое убежище и отвел туда арестовавших его Хьюза и Перкинс-Ванс. Оказалось, что лагерь находился на частной земле, и ее владелец не желал, чтобы место стало туристической достопримечательностью. Однако информация о его расположении все же стала достоянием общественности.

Местный разнорабочий Кэрол Бувар нашел лагерь Найта по следам на снегу, оставленными полицейскими. Он объяснил мне маршрут, и я поехал на север от Огасты, в сердце штата Мэн, по дороге, рекой извивавшейся среди покрытых лесом склонов. Это был край лошадей и коров, где, спрятавшиеся между полей, изредка попадались городки с одной улицей.

В допотопных магазинчиках на полках холодильников пластиковые стаканы с червями для наживки соседствовали с молоком. На почтовых ящиках – сплошь французские фамилии: Пулен, Тибодо, Леклер; судя по всему, потомки французских колонистов, поселившихся в Новом Свете в XVII–XVIII вв. В летописи штата, относящейся к 1664 году, говорится, что английский король Карл II передал правление над территорией, обозначенной как «Земля Мейн в Новой Англии», своему брату, герцогу Йоркскому. Вполне вероятно, название штата пошло именно оттуда.

Узкая размытая дорога пересекает подъездную аллею лагеря «Сосна» и приводит к запертым воротам. Всего несколько минут ходьбы – и вот уже на солнце серебрится вода. Здесь расположены два пруда. Малый Северный, словно ребенок, жмется к Большому. Они соединены узкой тропинкой. Три с небольшим мили воды, чистой и холодной. Большинство домиков спрятаны за деревьями и почти не видны.

Была середина недели, конец лета, вокруг царила тишина. Прибрежные загородные дома здесь, за несколькими исключениями, очень простые, без изысков, как внутри, так и снаружи. С некоторых уже облезла краска. Единственное украшение большинства гостиных – оленья голова на стене.

Повсюду большие уличные мангалы, плавающие причалы, сложенные каяки и каноэ. На дереве висит «ловец ветра», сделанный из пустых пивных банок. По ту сторону ручья – маленькая постройка с металлической крышей, обшитая сосновыми досками. От этого места до лагеря Найта рукой подать.

Глинистая колея служит одной из естественных границ леса Найта. Хотя, конечно, это не его лес. Это частная собственность, и каждая ночь, проведенная им здесь, являлась нарушением ее неприкосновенности. Я ее тоже сейчас нарушал, а потому старался вести себя как можно тише. Лагерь Найта стоял где-то на огромной территории, неподалеку от хозяйского коттеджа, откуда отшельник никогда ничего не брал. В районе Северного пруда кого только не встретишь: отряды походников и охотников, лыжников и участников ежегодного лодочного парада, фанатов соревнований по подледной ловле и подсчета численности гагар. При таком скоплении народу вокруг казалось невероятным, что Найт сохранил свое убежище в тайне. Возможно, тому было простое объяснение.

Если сойти с наезженной колеи в лес, то сразу попадаешь в непроходимые дебри, да еще и туман от земли поднимается такой, что мгновенно запотевают очки. Лес Криса Найта представлял собой заросли старых спутанных деревьев разного вида, над которыми, словно два небоскреба, возвышались две гигантские канадские ели, а под ногами стелились папоротники и изредка сверкали красными шляпками грибы. Тут и там были разбросаны огромные валуны, некоторые размером с машину – дары последнего ледникового периода. Покрытые мхами и лишайниками, они и были объяснением неуловимости отшельника. Во время вылазок ему нужно было за что-то держаться, и камни подходили идеально – ни следов, ни звуков, – тогда как ветки и сучья трещали, будто автомобильная сигнализация.