Трудно было поверить, что уже почти десять лет он трудится в одиночку, за вдвое меньшую почасовую оплату, снимает за свой счет помещение в деловом районе Беверли-Фарм и делит приемную и секретаршу с независимым аудитором. Билл достаточно занятой человек, работы ему хватает, но это все сделки, не слишком прибыльные для юриста. Карл отчасти прав. Деньги, которые он собирался ему всучить, были собраны по крохам.

— Ты хочешь заплатить мне — подкупить меня, — чтобы я порвал с Хоуп, и рассчитываешь, что я соглашусь?

— Я рассчитываю, что ты проявишь благоразумие в сложившихся обстоятельствах. Хоуп будет счастлива с Джеком. Он хороший человек. А ты, я уверен, сможешь правильно использовать эти деньги. Таким образом, в этой сделке никто не проиграет.

Билл надеялся, что говорит достаточно убедительно.

«Если ты любишь Хоуп, то оставь ее», — хотелось ему добавить, но тогда он бы признал, что у Карла есть какие-то чувства к его дочери.

Билл не сразу осознал, что произошло, почувствовав, как комок слюны стекает по его щеке. Он стоял, замерев, словно парализованный, испытывая желание утереть плевок, но колебался, опасаясь, что любой его жест может спровоцировать португальца на насилие.

В черных глазах Карла полыхал злобный огонь.

— Ты не предоставил своей дочери настоящего выбора, потому что она сохнет по мне и выбрала бы меня. Мы оба это знаем. Тебе нет дела до ее чувств и желаний. Ты всегда навязываешь ей свою волю.

Карл отвернулся, шагнул к окну и отдернул штору. Солнце опять залило комнату. Билл обшарил взглядом полку, желая убедиться, что все острые предметы, которые приметил раньше, на месте.

Лицо Карла застыло, будто маска. То ли он углубился в свои мысли, вглядываясь в далекий океан, то ли медленно наливался злобой, готовый взорваться. Ждать, во что выльется эта затянувшаяся пауза, Билл не хотел.

Он извлек из кармана блейзера конверт. Не выпуская португальца из виду, Билл наклонился и положил конверт на стол.

— Подумай на досуге, — сказал он, отступая к двери.

Крикливый женский голос, сопровождаемый истошным детским воплем, ворвался ему в уши, как только он очутился на лестнице. Билл начал спускаться по лестнице, испытывая искушение перескакивать через две ступеньки сразу, но опасался споткнуться и полететь вниз.

Облегчение он почувствовал, лишь когда вышел на воздух и в глаза ему блеснул солнечный зайчик, отраженный от ветрового стекла его «Мерседеса».

Билл уже садился в машину, когда сверху донесся шепелявый голос португальца:

— Ты свою дочь совсем не знаешь. Она не выйдет замуж за Джека Кэбота. Это я тебе обещаю!

Преподобный Эдгар Уитни расстегнул «молнию» пластиковой сумки и принялся вываливать богатый урожай пожертвований, собранный вчера с прихожан. В отдельную кучку он складывал монеты и помятые купюры, в другую — соблазнительные заклеенные конверты с чеками на значительные суммы.

Он удовлетворенно вздохнул, предварительно прикинув общий итог. Судя по значительной набегающей цифре, прихожане проявили отменную щедрость. Церковь Святого Духа была самой финансово обеспеченной в епархии Массачусетса.

Хотя понедельник считался официальным выходным днем Уитни и служебный кабинет при церкви был закрыт для приема посетителей, он все равно пришел на работу. Он позволил себе на полчаса раньше вкусить завтрак — чашку крепкого кофе, заваренного по собственному рецепту, и особо приготовленную яичницу с беконом, — чтобы насладиться тишиной и покоем, которые даровала ему пустая церковь. Требовалось некоторое время для размышлений.

В эти украденные у мирской суеты минуты он сочинял фразы, с которыми обратится к прихожанам во время следующей службы. Он посвятил свою жизнь служению господу и сделал этот выбор очень давно, еще юношей, когда вдруг проснулся весь в поту с ощущением, что стоит на краю пропасти и судьба его зависит от того, сможет ли он ее перешагнуть. Этот ночной кошмар повторялся неоднократно, и Уитни понял, что подвергается испытанию свыше. Он лишился воли, его личность рассыпалась в прах, и он начал каяться.

Наконец на свои молитвы он получил ответ. После трех смен в летнем лагере для трудных подростков в Барнстейбле в качестве наставника, а затем шестилетнего трудового стажа в клиниках для наркоманов он не только очистился от грехов и своих прежних пристрастий, славно послужив на ниве господней, но и заработал право вести приход и проповедовать.

Посвященный в сан, он явился сюда триумфатором, с опытом обращения в веру беглых подростков, агрессивных наркоманов, вынутых из петли самоубийц и отчаявшихся матерей-одиночек. Никто из нынешних его прихожан не знал, через какую пучину людского горя он прошел, но его мягкость и склонность к мудрому всепрощению, как и морщины на лбу, свидетельствовали о богатом жизненном опыте, что вызывало доверие и уважение людей, обогащенных не меньшим опытом плюс деньгами.

Все его самые смелые мечты о собственном будущем не шли ни в какое сравнение с тем, что он получил в реальности. Паства приняла нового пастыря в свои объятия. Он вошел во многие семьи, словно близкий родственник, и радушие их не ограничилось первыми днями знакомства, а продолжалось и поныне — приглашения на ленчи, банкеты, коктейли, даже чаепития в узком кругу. Репутация грешника, прошедшего тяжкий путь покаяния и, следовательно, очистившегося от мирских соблазнов, вызывала к нему неподдельный интерес.

Редки были вечера, которые Уитни проводил в одиночестве, и поэтому они доставляли ему особое удовольствие. Он предавался размышлениям в тиши своего кабинета, смакуя, словно гурман изысканные блюда, все аспекты той благодати, которую даровал ему господь, — и место служения святому делу, и замечательных, добрых и щедрых прихожан, и обеспеченное будущее. Преподобному Уитни оставалось всего лишь семь лет до пенсии, а затем уже никакой суеты и прямая дорога в райские кущи после оплакиваемой всеми его мирной кончины.

Кончину свою преподобный Уитни собирался оттягивать как можно дольше, чтобы успеть воспользоваться всласть накопленными материальными средствами. Доход церкви Святого Духа в Манчестере, штат Массачусетс, где селились преданные истинной религии состоятельные люди, был велик, и священнику, разумеется, перепадал некий процент от пожертвований и от платы за ритуальные процедуры. Он смог и кабинет обставить — конечно, не за личный счет — с максимальным комфортом и с умеренной изысканностью, ласкающей взгляд, но не оскорбляющей религиозную аскетичность допущенного сюда богатого прихожанина. Он был вынужден вторить вкусам дизайнера, нанятого влиятельной леди, которая обожала ковры, дорогую кожаную мебель и садик вокруг дома, ухоженный, как ноготки на ее наманикюренных ручках.

Женщины из Гильдии цветоводов доставляли преподобному Уитни своим рвением некоторые неудобства, впрочем, легко устранимые. Он получал столько цветов — персонально и для украшения алтаря, — в таком количестве, что от этих дорогостоящих, но быстро вянущих растений, превращающихся в бесполезные веники, надо было как-то избавляться. Церковь Святого Духа тратила немалые деньги на вывоз мусора.