Если бы папа не уехал…

Если бы маме не приходилось работать по ночам…

Если бы Гезина Волькенштайн не была нашей соседкой…

Если бы я не потеряла радиоприёмник… тогда…

Тогда бы мы ни за что не открыли во второй раз чёрную дверь в Бедокурию.

Тот вечер начался точно так же, как предыдущий. Мы сидели в пижамах перед телевизором и жевали бутерброды, пока пучеглазые салиносы защищали Страну Жвачки. Вдруг рядом с нами появилась фрау Волькенштайн с пультом. Она нажала кнопку и выключила телевизор. На ней была вязаная кофта лососёвого цвета, пушистая, словно из нежных перьев фламинго – тех птиц, что стоят возле пруда у входа в зоопарк. Глаза её на этот раз были тёмно-зелёными, как вода в том пруду.

– Ну, помогли вам перья зимородка? – поинтересовалась фрау Волькенштайн и пристально посмотрела на меня, словно видела насквозь.

Я вздрогнула. Совсем забыла про перья!

– Похоже, что нет, – сказала фрау Волькенштайн многозначительно. – Что ж, когда забываешь о помощниках, вряд ли они тебе помогут. Они остаются невидимыми и бесполезными. Запомни это, Мерле.

– А я не забыл про перо! – выкрикнул Мориц. – И оно мне помогло! Никто меня не толкал и не пихал. Все место уступали.

Он прямо-таки сиял.

Фрау Волькенштайн рассмеялась и торопливо погладила его по голове.

– Пожалуй, лучше вам сегодня взять с собой перья в кровать. Тебе тоже, Мерле, – сказала она.

В кухне нас ждало какао с холодной шапкой взбитых сливок. Оно было ещё лучше, чем вчера. Словно со вкусом утешения и надежды. Вкус напоминал о папе, о солнце и о снеге.

Фрау Волькенштайн пожелала нам спокойной ночи, и мы с Морицем сразу заснули. Хотя я догадывалась: эта ночь наверняка ничего хорошего нам не сулит.

Посреди ночи меня разбудил какой-то шорох. Мне почудилось, что кто-то маленький прошмыгнул через комнату. А потом я услыхала чей-то тихий писк и шёпот, но не смогла разобрать ни слова. Я крепко сжала перо зимородка и села на кровати.

Всё сразу стихло. Ни шороха, ни шёпота, ни писка, ни беготни. Только ровное дыхание спящего Морица. Больше ничего.

Я не удивилась, когда снова увидела чёрную дверь. Я так и знала. Мой взгляд упал на латунную табличку «БЕДОКУРИЯ».

Свет уличного фонаря, просачиваясь сквозь шторы, рисовал на стене причудливые узоры. Где-то вдалеке ухала сова. Я встала, пересекла комнату, присела на край кровати Морица и потрепала его по щеке.

– Эй, Мориц, просыпайся, – прошептала я. – Просыпайся. Нам пора идти.

Он открыл глаза и сонно посмотрел на меня.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас. Пора!

– А если мне страшно?

– Нам надо быть храбрыми. Где твоё перо?

– В руке.

– Тогда пошли!

Сквозь щель под чёрной дверью на деревянный пол падала полоска света. Он был золотой, тёплый и манящий.

Мы с Морицем, держась за руки, стояли перед дверью в Бедокурию. Казалось, она нас ждала. Стоило мне коснуться позолоченной ручки, как дверь, словно по волшебству, распахнулась.

Я затаила дыхание. Сегодня всё выглядело ещё таинственнее, чем вчера. Стены коридора были уже не синие, а алые. Вместо золотых стрелок – золотистые саламандры; они сновали по стенам, словно танцуя под какую-то неслышную музыку.

– Клыкастым троллям, наверное, пришлось весь день коридор перекрашивать, – прошептал Мориц.

Я потрогала стену. Она была сухая.

– Может быть, это другой коридор?

– Вряд ли, – возразил Мориц. – Мы ведь вошли через ту же самую дверь.

Я вдруг вспомнила, как мы с папой ходили в театр. Там была вращающаяся сцена – такой большой круг, на котором помещались разные комнаты. И ещё лес. Актёры переходили из одной комнаты в другую, а потом устроили в лесу большой праздник, и всё это они смогли сделать потому, что сцена вращалась.

«А что, если Бедокурия устроена так же? – подумала я. – Может быть, она за день немного повернулась, поэтому мы и оказались теперь в этом алом коридоре».

Мягкий, словно облако, зелёный ковёр, как и вчера, тянулся бесконечно, на алой стене сверкали белые двери.

Но где же клыкастые тролли? Сколько мы ни вытягивали шеи, никого в конце коридора не увидели и не услышали. Ни маленьких точек, ни тихого пения, которое постепенно становилось бы громче.

– Надо найти клыкастых троллей, – сказал Мориц. – Они знают, где радиоприёмник.

Взявшись за руки, мы побежали по коридору мимо мерцавших свечей. Но мы словно и не двигались вперёд. У бесконечности нет конца, а я забыла сосчитать двери, мимо которых мы пробежали.

Вдруг Мориц остановился, высвободил свою руку и указал на стену.

– Посмотри-ка туда, Мерле! Там что-то написано.

И правда. На алой стене на уровне глаз висела позолоченная рама. Старинными буквами с завитушками на холсте было что-то написано. В неровном свете свечей нелегко было разобрать этот витиеватый почерк, но первые два слова я разобрала. Я их столько раз читала, что выучила наизусть.

ПРАВИЛА БЕДОКУРИИ:

– Что всё это значит, Мерле? – спросил Мориц дрожащим голосом.

– Ты же сам видишь. Это правила Бедокурии.

– Но это же не правила, а какая-то загадка. Что ещё за ушастый лис? И какой ещё средний путь?

– Может быть, есть ещё верхний и нижний путь? Не знаю, Мориц. Не имею понятия.

Глаза Морица наполнились слезами.

– Я хочу домой, Мерле! Не желаю здесь оставаться!

– Мы не можем вернуться домой с пустыми руками. Нам надо отыскать приёмник.

Вот только как его найти, я не знала. Мы потеряли радиоприёмник в сапфирово-синем коридоре. Если Бедокурия устроена как вращающаяся сцена, разделённая на четыре части, то в синем коридоре мы окажемся лишь послезавтра. Когда…