Еще до начала этой безрассудной вылазки в Зону Заражения, перед тем как садиться в машину, она вручила всем маски и перчатки с таким серьезным видом, словно священник, раздающий прихожанам гостии.

– И нечего тут глаза закатывать, Адам, – сердито сказала Краш. – Ты, конечно, идиот, но тебе еще жить да жить, так что надевай маску.

– Думаешь, эта тонюсенькая фигня поможет? – недоверчиво разглядывая маску на просвет, спросил Адам.

– Болезнь передается воздушно-капельным путем, верно? – уточнила Краш. – По крайней мере так уверяют специалисты Центра по контролю и профилактике заболеваний. Конечно, если вирус еще не мутировал.

– В Неземную Тварь! – сказал Адам голосом рассказчика из фильма ужасов.

– Маска не повредит, – отозвался отец обманчиво добродушным тоном, это значило, что возражения излишни.

Адам надел маску.

Мама тоже в сомнении оглядела маску, но надела ее без жалоб, тщательно расправив волосы под завязками. Краш так и подмывало вставить шпильку, мол, для кого ты прихорашиваешься, но она вовремя прикусила язык, потому что отголоски недавней ссоры еще витали в воздухе, и хотелось бы разрядить обстановку, а не доводить до полномасштабной войны.

И потом, прическа для мамы была щекотливой темой. Она часто с завистью гладила волнистые локоны Краш и всё твердила, мол, как ей повезло с волосами, доводя до белого каления.

У мамы волосы так курчавились, что только дай им волю – получился бы шикарный одуванчик в стиле афро, как у Пэм Гриер[6].

А маме такой стиль не нравился, она мечтала о прямых и гладких волосах, полной противоположности тому, чем наградила ее природа. Вот и увлеклась всякими химическими средствами – бальзамами, маслами, смягчителями волос – и старательно искореняла любой намек на завитушки. Она очень гордилась своей внешностью и не считала всякие мелочи, вроде глобальной эпидемии, поводом снижать планку.

Несмотря на то, что семья была в сборе, Краш, сидя в медленно ползущей по извилистым проселкам машине, всё никак не могла отделаться от растущей тревоги. Отец никогда не превышал скорости, даже если мама, известная среди местных полицейских «гонщица», скрипела от нетерпения зубами на соседнем сиденье, и остался верен привычке даже теперь, когда некому стало штрафовать за нарушения.

Краш поглядывала в окно на попадающиеся там и сям вдоль дороги дома. В основном, они стояли вдали от проезжей части, как и их дом, и поэтому трудно было определить, остался ли в них кто живой. Она искренне удивилась, не заметив на обочине брошенных машин. Да, эти места оживленными не назовешь, но мог же кто-нибудь из заболевших попытаться выбраться из города, а потом остановиться, не в силах ехать дальше. Однако ничего подобного она не заметила.

На подъезде к городу она увидела, что в некоторых домах выбиты окна, а машин возле них на дорожках совсем мало. Похоже, оставшиеся в живых занялись мародёрством в поисках продуктов, лекарств и одеял. Их можно было понять, ведь надо как-то выживать, но при виде чьих-то взломанных дверей, болтающихся, словно пьяные, на одной петле, оскверненных жилищ, разбросанных на лужайках пожитков, становилось как-то не по себе. Может, голодному и нет никакого толку от чужих фотографий, но зачем их рвать и разбрасывать кругом? Разжиться всем необходимым можно по-разному, но при этом необязательно вести себя по-варварски.

Застройка становилась всё гуще, значит, до центра уже недалеко, и всё чаще встречались следы разрухи, беспорядков и паники. Просто поразительно, как резко всё изменилось за те пару недель, что они не наведывались в город.

В прошлый приезд многие заведения уже закрылись, опустело несколько домов, но такого ощущения безысходности не было: просто непривычное затишье из-за иссякнувшего потока машин и поредевших толп людей. Продуктовый магазин тогда ещё работал, и хотя выбор остался небогатый, элементарные правила приличия пока соблюдались – никто не старался заграбастать себе последние бутыли молока, не оставив ничего другим, и не дрался из-за ящика с бутилированной водой. В конце концов, мир тесен, а в небольших городках все друг друга знают. Никто не хотел оскандалиться и прослыть негодяем на всю округу.

А сейчас страшно было видеть валяющуюся посреди улицы обгорелую мебель и разбросанную на тротуарах одежду. От битых бутылок, валявшихся повсюду, и бурых пятен, явно смахивающих на кровь, бросало в дрожь.

А потом они что-то увидели.

Точнее, сначала почуяли – резкую, тошнотворную вонь, просочившуюся сквозь закрытые окна машины и маски на лицах. Несло бензином и горелым салом, как от язычков пламени при жарке шашлыка, когда жир капает на угли.

Мама протянула руку и воскликнула:

– Боже мой, да что там такое?

Посреди улицы перед ними виднелась огромная куча… непонятно чего. В лучах заходящего солнца она казалась большой черной тенью, не аккуратным холмом, а кое-как наваленной, расползающейся кривобокой пирамидой. И при этом высокой – может, не до второго этажа, но почти. Отец убавил скорость и остановил машину в футах сорока-пятидесяти от горы.

– Выйдем и посмотрим, что там? – спросил Адам.

В голосе слышался страх – Краш редко видела брата таким. Адам всё время хорохорился, лет еще с двенадцати-тринадцати, и даже когда разразился Кризис, оставался почти таким же беспечным невзирая на все передряги. Забеспокоился он, лишь когда смартфон перестал ловить сигнал из-за отсутствия связи.

– Наверное, придется, – неохотно согласился отец, явно не горя желанием выходить из машины. – Деваться некуда, надо ее как-то обходить, чтобы попасть в магазин Знатока.

– Ломиться напролом вовсе не обязательно, можно вернуться домой и что-нибудь сообразить из того, что есть, – предложила Краш.

Родители переглянулись, и отец поморщился.

– Если бы, Краш, – только мы еще не добыли того, за чем сюда приехали.

– А если магазин спортивных товаров разграблен? – с ноткой отчаяния в голосе спросила Краш.

Ей не хотелось, чтобы мама вышла из машины и увидела вблизи, что там творится. Она и сама не понимала, почему так важно этого не допустить, но тем не менее. Мама только притворялась суровой, потому что была натурой чувствительной. Даже смотреть вместе по телевизору (пока не прекратились все передачи), как одни люди измываются над другими – совсем другое дело. А тут всё прямо перед глазами, живьём, а не по ту сторону экрана телевизора или объектива камеры. И не сто́ит маме на такое смотреть. Просто не сто́ит.

– Наверное, оставлю машину здесь, – как-то неуверенно произнес отец, что на него было совсем не похоже. Не к добру это – не успели выбраться в город, а уже двое выбиты из колеи.

– Только сначала развернись, а потом выйдем, – попросила Краш.

Папа оглянулся через плечо на ее постоянное, с раннего детства, место на заднем сиденье. Все четверо расположились на своих законных местах: папа – за рулем, мама – рядом, Краш – позади мамы, Адам – за спиной отца. «Мальчики налево, девочки направо», так захотелось Адаму лет в пять, и с тех пор это вошло в привычку.