Колокол был подвешен на двух столбах посреди площади, вымощенной гладкими валунами. Двое набатчиков, сменяя друг друга, раскачивали било за витую веревку, сохраняя частый тревожный ритм, заставляющий людей ускорять шаг. От них валил пар. Один из бахвальства сбросил зипун и рубаху, и его спина блестела от пота.

Когда люди только начинали сходиться на Подол, под их ногами еще звенел утренний ледок, но вскоре намесили столько грязи, что, входя на мощеную площадь, люди начинали тереть подошвы о камни, чтобы очистить обувь. В результате булыжники покрылись слякотью. Пьянчуги и растяпы оскальзывались и падали там и сям, вызывая взрывы хохота.

Редко когда можно было увидеть столько народу, собравшегося в одном месте, в один час. Глядя на это зрелище, каждый дружинник, каждый воевода, боярин и сама княгиня понимали, что невозможно удержать такую силищу в подчинении, не считаясь с ней. Стоит забыться, перегнуть палку или перетянуть поводья, и власть над этой шумной, бурлящей, неспокойной массой закончится.

Люди, собравшиеся вместе, тоже сознавали свою мощь и испытывали непривычную лихость, побуждающую держаться свободно, задорно, с некоторым вызовом. Бросая взгляды в сторону горделивых теремов на взгорках, они словно бы говорили: ну что, поглядим сегодня, кто из нас важнее, кто главнее? Даже последний нищий или пропойца ощущал свою особенность. В кои-то веки с его мнением и с его голосом придется считаться тем, кто засел в богатых хоромах за высокими оградами.

Это была не та толпа, что мирно гудит и снует на ярмарках и во время праздничных сборищ. Нет, та, что собралась на Вечевой площади, состояла из тех же людей, да только вели они себя иначе и чувствовали тоже не так, как обычно.

Общую напряженность усиливали посланники воевод, шныряющие туда-сюда и нашептывающие, что, дескать, княгиня Ольга была хороша при живом князе, а теперь от нее проку мало, потому как она баба и не сможет дать врагам укорот.

– Сами посудите, – говорили в толпе, – зачем нам баба на престоле? Позор, да и только. Над нами все потешаться станут.

– А кто же, как не она? – спрашивали кияне.

– Так сынок ее малолетний. Пока Святослав не вырастет, будет уму-разуму у старших учиться, как положено. А повзрослеет – сам править начнет. Так у всех чужеземцев заведено, которые к закату от нас.

– Разве ж они нам указ, чужеземцы?

– А как же! Они поумней нас будут. Сами посудите. У них города каменные, не чета нашим, деревянным, которые горят, как поленницы сухие. Дороги не грязные, а камнями мощенные. Через реки мосты каменные наведены – не шатаются, не раскатываются под колесами. Мастеровым золотом жарким платят, а не медью тусклой. У земледельцев круглый год мясо и масло на столе. А черного хлеба на Западе и не видели, там только белый едят.

– Ага, скажешь! Прямо молочные реки там текут! С молочными, глядь, берегами.

– Не веришь? Так сбегай посмотри.

– Га-га-га! Хо-хо-хо!

– Эк ущучил!

– Язык, что твое било, подвешен.

– Эй, умник! Значит, говоришь, за младшенького голосовать следует?

– Верно рассуждаешь. Детская душа добрая, мягкая. Глядишь, будет трудовому люду от мальца послабление. Не станет с нас Святослав три шкуры драть.

– Я, пожалуй, за него слово отдам.

– И я… И я… И я, братцы.

И вот уже многие сотни народа доносили до окружающих мысль о низложении княгини Ольги, свято веря, что сами так надумали, а не приняли решение по подсказке. И наливались люди той веселой злостью, которая всегда овладевает ими, когда появляется возможность унизить тех, кто поднялся выше, имеет больше, умеет лучше. Припоминались разные обиды, большие и малые, в душе поднималась муть, хотелось дать выход недобрым чувствам.

Толпа набухала, набирала силу. Сдавленная со всех сторон высокими оградами и толстыми воротами на кованых петлях, она ворочалась подобно огромному зверю, посаженному в тесную клетку. Нарастающая мощь рвалась наружу.

Кипящий водоворот людских голов прихлынул к помосту, срубленному из толстых дубовых бревен. Чтобы освободить проходы, конные дружинники наседали на передние ряды, вынуждая их пятиться, отодвигая напирающих сзади. За всадниками двигались цепи пеших воинов, выставивших перед собой щиты и тупые концы пик.

Постепенно удалось освободить пространство, достаточное, чтобы знать могла приблизиться к помосту и взойти на него. Но из-за этого усилилось общее столпотворение на площади. Застигнутые врасплох купцы и ремесленники, как могли, оберегали свой товар, действуя сперва уговорами, а потом и дубьем. Они обосновались на площади с самого раннего утра, не подозревая, что вместо базарного дня будет объявлено всенародное вече. Теперь многие возы были перевернуты, из разорванных мешков сыпалось зерно, под ногами хрустели глиняные черепки, над головами, истошно крича, взлетала вырвавшаяся на свободу птица. Деревянные ряды трещали и рушились.

– Не трожь, прибью! – вопила какая-то баба, взобравшись на кадку и размахивая топором.

Ее стащили за подол, она пропала из виду, как щепка в бурлящей воде. Другого защитника добра сбили с ног вывернутым из земли камнем. Особенно старались устроить беспорядки охотники до чужого добра и любители безнаказанно потискать чужих жен и девок. Дай им волю, они бы всех заразили своим бесшабашным азартом. Но на помосте уже появился Свенхильд. Он вскинул правую руку и провозгласил:

– Народ! Слушай сюда! Начинаем вече наше славное.

На красное место он вышел, как и положено, в красном же плаще, расшитом жемчугами и золотыми нитями заморскими. Шапку соболью с парчовым верхом не снял, зато все мужики разом оголили головы, следуя стародавнему обычаю: гляди, воевода, не скрываем от тебя ни дум своих, ни глаз.

– Грамоту принимать будем, – объявил Свенхильд. – Дело важное, кияне. На ваш суд выносится. Как порешите, так и сделаем.

Он намеренно кричал во всю силу, чтобы поскорее сорвать связки, потому что давно знал, что хриплый голос доходит до народа лучше, будь то хоть воины, хоть мирные люди. Вторая хитрость заключалась в том, что Свенхильд приказал дружинникам как бы ненароком придерживать шествие других воевод и самой княгини, дабы очутиться на помосте первым. Это придавало ему старшинство в глазах собравшихся. Кто раньше начал и кричит громче, тот и главный.

Мстислав, Бердан и Ярополк, раскусившие замысел соратника, пустили в ход плети, торопясь тоже возвыситься над толпой. Дружинники неохотно давали дорогу, расступаясь сами и раздвигая людей пиками, взятыми поперек. Гридни Ольги прорывались с другой стороны, увязая в людских заторах. Бояре и волхвы, сопровождавшие княгиню, сердились и лаялись меж собою.

Тем временем Свенхильд, пользуясь своим преимуществом, продолжал хрипло выкрикивать короткие, рубленые фразы, подчиняя толпу себе. Он велел унять буянов и навести порядок, чтобы никто и ничто не мешал киянам выразить свою волю. Он призывал всех проявить мудрость и дальновидность. А под конец короткой речи, когда на помост вышла Ольга, он указал на нее обеими руками и закричал: