– Ты почему здесь приказы отдаешь? – спросила она с тихой угрозой, вынуждая воеводу пятиться. – Или мое слово для тебя не указ?

– Что ты так разгневалась, княгиня? – бормотал он, не зная, куда девать руки. – Я просто думал, что нам здесь лишние уши ни к чему.

– А это я сама решу, – заявила неожиданно успокоившаяся Ольга и, переведя взгляд на Ясмуда, призывно махнула рукавом. – Поди сюда. Я вижу, били тебя? За что?

– За измену, – вставил свое слово Свенхильд, презрительно выставив вперед рыжую бороду. – Как думаешь, княгиня, почему древляне с остальными его не порешили?

Она предостерегающе подняла руку:

– Уймись, воевода. Не тебя спросила. Пусть сам за себя ответит. Подойди ближе, воин. Говори.

Поклонившись в пояс, Ясмуд выпрямился и сказал:

– Твоя правда, воевода. За измену меня били. Предателем считают мужики. – Его разбитая нижняя губа выглядела так, словно он ел спелые вишни и теперь вынужден беспрестанно облизываться. Под глазом багровело набрякшее пятно, обещающее превратиться в сливовый синяк. Несмотря на это, лицо его оставалось приятным для взгляда Ольги – вероятно, потому, что Ясмуд сохранял спокойствие. Он не выглядел как человек, которого только что поколотили, и держался тоже иначе.

– Вот!

Свенхильд указал на него пальцем и торжествующе взглянул на Ольгу. Она заметила поворот его головы, но продолжала глядеть на Ясмуда, стоящего напротив.

– А разве ты не предал князя? – спросила она.

Ответ нетрудно было предугадать. Кому охота, чтобы его казнили? Ольга почти не сомневалась, что вступление понадобилось Ясмуду только для того, чтобы заявить о своей невиновности.

Его ответ потряс Ольгу.

– Предал, – коротко подтвердил он, поклонившись в полроста.

– Вот, – повторил Свенхильд значительно и опять попытался перехватить Ольгин взгляд.

Она по-прежнему смотрела на Ясмуда. Пристально, испытующе, недоверчиво.

– Так ты предатель?

– Да, – кивнул он.

И ответил Ольге прямым взглядом.

Не раз и не два пожалел Ясмуд о том, что не остался на проклятом холме вместе с товарищами. С тех пор как вскочил он на подведенного к нему коня и поскакал в Киев, совесть его была неспокойна. Она терзала его пуще холода и голода. Причиняли боль воспоминания о казни князя Игоря и том, что случилось после.

С холма, на котором сидели пленники, все было видно. Настолько хорошо, что и сейчас та картина живо стояла перед глазами.

Ух-х-х! Распрямились березы на соседнем пригорке, и повисли на каждой, качаясь, куски разорванного тела в липнущих кровавых лохмотьях. Древляне встретили это радостным смехом, тогда как русы подавленно молчали, примеряя судьбу князя на себя.

Ясмуд заставил себя отвернуться, чтобы не смотреть на березы с жуткими подвесками, но не выдержал и снова взглянул на страшную картину. Упившиеся с утра воины продолжали гоготать, швыряя в останки Игоря сучьями и камнями. Один заложил стрелу в тетиву и пустил ее в ту половину, на которой осталась голова. Это послужило сигналом к новой забаве. Вскоре не менее десятка лучников соревновались в меткости, превращая несчастного князя в отвратительную мишень, которая постепенно ощетинилась множеством стрел.

– Повеселятся и за нас возьмутся, – сказал Тихомир, ни к кому конкретно не обращаясь.

Поскуливая, Богдан принялся срывать перевязки с отрубленной руки.

– Зачем? – спросили его.

– Лучше кровью изойду, – ответил он, стуча зубами. – Успеть бы.

– Это вряд ли, – буркнул Михайло-Кривонос. – Вона, к нам собираются.

И действительно, древляне на противоположном холме начали запрыгивать в седла, готовясь сопровождать Мала, который уже сидел верхом, глядя через лощину на пленников.

Неожиданно для всех Тихомир вскочил и, широко размахивая руками, запрыгал по склону в сторону реки. То ли уплыть надеялся, то ли в камышах отсидеться – одному ему ведомо. Да только далеко не убежал Тихомир. Стражник на лошади тотчас припустил за ним, догнал и полоснул по затылку мечом.

– Вот она, смертушка, – заблажил кто-то. – Не обмануть, не обминуть.

Три десятка всадников следом за Малом уже поднимались из низины на пригорок. Кони бодро пускали ноздрями пар и колотили копытами в землю. Сначала Ясмуд видел только головы – конские и человечьи. Потом скачущие показались по грудь, потом – во весь рост. Все, кроме Богдана, следили за их приближением. Богдан лежал на спине, закрыв глаза и отставив культю так, чтобы кровь беспрепятственно вытекала из раны.

Подъезжая, Мал скользнул по нему взглядом, затем посмотрел сразу на всех.

– Ну? – спросил он, поигрывая коротким греческим мечом. – Кто тут из вас похрабрее будет?

Не успев даже поразмыслить, правильно ли он поступает, Ясмуд поднялся и встал перед древлянским князем. Тот с интересом взглянул на него и обратился к остальным:

– Еще смельчаки есть?

Встал дружинник, имени которого Ясмуд не помнил. Мал тронул коня коленями, приблизился и ткнул мечом. Из затылка дружинника выдвинулось красное острие и задвинулось обратно. Он мягко осел на землю, бессмысленно дергая ногами.

– Еще, – сказал Мал.

Больше никто не рискнул испытать судьбу. Стоял только Ясмуд. Он не понимал, почему до сих пор жив. Догадка о том, что его тоже привяжут между березами, ужом скользнула вдоль позвоночника. Холодный пот стекал по спине так обильно, словно на Ясмуда лохань воды вылили.

– Заберите его. – Мал указал на Ясмуда мечом. – Остальных рубите. Всех.

Двое воинов подхватили Ясмуда и оттащили от бойни. Сойдясь в круг, древляне поднимали и опускали мечи и топоры, действуя умело и слаженно, будто выполняли привычную работу.

Ведь так оно и было.

Ясмуд зажмурился, но продолжал слышать кряхтение, вопли, стоны и хлесткие, сочные звуки кромсаемой плоти. Когда он открыл глаза, побоище закончилось. Весело переговариваясь, древляне утирали забрызганные лица и втыкали клинки в землю, чтобы очистить их от крови. Нагромождение тел за их спинами было немо и неподвижно.

«Я даже не попрощался ни с кем, – подумал Ясмуд. – Простите, братцы».

Ему заломили руки, поставили на колени.

– Теперь страшно? – раздалось сверху.

Ясмуд видел перед собой только переступающие конские ноги и живо вообразил, что с ним разговаривает конь, а не всадник. Глупая и смешная мысль. Ясмуд поднял голову, посмотрел на Мала снизу вверх и сказал:

– Не очень.

– Чему смеешься?

– Я?

Чтобы прогнать с лица неуместную улыбку, пришлось зажать губы пальцами. Они у Ясмуда дрожали. И губы, и пальцы.