еще не сомкнувшейся плотины. Я бывал на Ангаре и Енисее в периоды таких работ, порою драматических, но в пересказе Твардовского вновь возвращался туда и видел на расстоянии в тысячи километров больше, нежели собственными глазами когда-то. События в устах поэта приобретали силу эпическую, былинную и символическую.

Не вырисовывалась ли в те минуты перед ним, как сквозь магический кристалл, философская поэма его «За далью — даль»?

Высокое и обыденное соседствуют, — отшагав туда и обратно Тверской бульвар, Саша глянул на часы и сказал:

— Есть хочется... — И повлек меня — куда? — столовые-то еще закрыты. Но есть же рынок — Палашевский — близ площади Пушкина и его задумчивого бронзового двойника в черном плаще, со шляпой в устало опущенной руке и невеселым, задумчивым взглядом.

Семь утра. На базаре было людно. Как принято, хозяйки крикливо торговались, то брезгливо, то азартно отведывали кислую капусту, творог, сметану, огурцы. Саша купил две моркови, по-братски, и мы так хрустели. Вдруг, как из-под земли, возник перед нами некто в ватнике и цигейковой зимней шапке.

— Не желательно? — и щелкнул двумя перстами у горла, над кадыком.

Твардовский задумчиво, вопросительно посмотрел на меня. Я сделал неопределенный жест, — вообще-то и впрямь, дескать, прохладно.

— Магазины-то того, заперты, — унывно бормотал дядя в чуйке, по выражению писателей минувшего столетия. — Закусите?

— Два малосольных. Кусок хлеба черного найдется?

Через две минуты «чуйка» явился с нужной нам закуской, булькающей посудиной и ржаным хлебом.

— Гм, — задумался Александр Трифонович.

Соблазнитель в ватнике с готовностью вынул из-за пазухи граненый стакан, обернутый в кусок газеты.

— Да ты — метрдотель! — ахнул Твардовский.

— Чего-с?

— Чудотворец, говорю. Угощайся!

Наш новый приятель хрустнул огурцом. Мы выпили малость. Тот воспылал:

— Еще принесу! Секундочку!..

— Нет, — решительно отрезал Саша. — Не за тем сюда пришли. Ты лучше скажи — мужик ты хвацкой?

— Чего? Ах, да — вятской. Откуда угадал-то?

— Говор у тебя такой... свецкой.

— Какой, какой, баишь?

— Светский, думаешь? Велико-с-ветс-кий? Вот ты какой.

— Да-а, свет велик. А вяцкие всюду!

— Не всякая поговорка для нашего Егорки... Тебя как зовут? Егором?

— Елисей Григорьевич я.

— Не про тебя поговорка, значит.

Пришел Твардовский на рынок затерявшиеся словечки искать, а так вышло, что разбитной собеседник его, даже распаленный наибольшей между нами долей его напитка, правда не столь уж великой, оказался в проигрыше по ходу словесного поединка с поэтом.

— Аз есмь хмель высокая голова, болий всех плодов земных, — подзадоривал вятича Саша.

— Слетать? — по-своему понял его базарный завсегдатай.

— Не за тем пришли, говорю. Угомонись. Уж как есть прибит на цвету!

— Прибит, прибит?.. Отроду мильтонами не гоним.

— Не о том речь. На цвету прибит — не шибко, выходит, сызмальства талантом вышел. Не обижайся, это мы так, балуемся. Будь здоров!

...Огурец, ломоть ржаного и граненый стакан попали на эти страницы случайно. Площади, базары, казармы нужны были Александру Трифоновичу как поставщики неизведанных кладов, сокровищ, забытых оборотов речи, еще не пропахших типографской краской. Теперь же по «словарю» Твардовского можно составить новый свод языка российского. Был он землепроходцем литературы, искателем и творцом редкостной словесной руды. О том и речь в этом рыночном эпизоде.

— Давай зайдем лучше к Заксу. Он тут живет, недалеко.

Закс — ответственный секретарь «Нового мира» — встретил нас действительно в одиночестве, на пороге своей почти пустой комнаты: кровать, простецкий деревянный стол и пара стульев — вот и все убранство комнаты журнального работника.

Говорил редактор с Заксом на темы посторонние — не любил деловых бесед в свободные часы, особенно по поводу своего журнала.

В гостях у Закса мы были недолго и снова пешком направились к нашему дому. Саша снова продолжал рассказывать о своих поездках, больше о людях, о строителях, и я вспомнил его рассказ о печнике, чинившем дымоход в Горках у Ленина. Как Владимир Ильич, как большинство русских людей, Твардовский был демократом, терпеть не мог псевдоинтеллигентов, талдычивших о гуманности, культуре.

Характер у Твардовского не капризный, никак не капризный, а сложный. Не всегда, далеко не всегда удавалось предугадать, что будет ему по душе, а что рассердит. Мысль его текла особняком от всех, своевольная, часто неожиданная для него самого; говорил же Пушкин приятелям, дескать, не знает, что будет с Татьяной и Евгением на следующей странице поэмы. В этом и состоит свойство подлинных творцов, даль свободного романа до поры до времени не различающих сквозь магический кристалл.

...Как вечен народ наш, так вечной останется истинно русская поэзия Александра Твардовского!..

1976

ГЕРАЛЬДИКА БАРДЫБАХИНЫХ

Было на деревне три брата Ивана. От них и пошел род нынешних Бардыбахиных.

Все трое были Иваны, и по отчеству все трое — Феофановичи. Приходит, скажем, письмо в село Горностаево близ Москвы. Письмо Ивану Феофановичу Бардыбахину. А какому из Иванов письмо? Различали их так: Иван-старший, Иван-средний, Иван-младший. И на почте по некоторым свойствам письма, по разным почеркам, по обратному адресу на конверте научились все-таки распознавать, какому Ивану пришло письмо.

Какое, однако, отношение к нынешним Бардыбахиным имеет геральдика, упомянутая в названии этой главы?

В Энциклопедии сказано: геральдика — гербоведение. Вспомогательная историческая дисциплина, изучающая гербы. Заинтересовавшись справкой, вы можете узнать, что первые фамильные гербы появились в XII веке на щитах рыцарей, участвовавших в крестовых походах; что для распознавания и регистрации новых гербов при дворах государей имелись особые лица — герольды; что гербы помещались на домах, экипажах, надгробиях, знаменах, оружии и т. д.; что геральдика помогает изучению памятников материальной культуры.

Ну, хорошо. А Бардыбахины, которых знает весь Пролетарский район столицы? Какая связь между рыцарями времен крестовых походов, их потомками, менее храбрыми, более спесивыми, и москвичами Бардыбахиными?

Прямой связи нет, это верно. И все же старинное слово, звучащее довольно эффектно, натолкнуло нас на размышления, каким-то образом имеющие отношение к весьма разветвленному роду Бардыбахиных, и не только Бардыбахиных, а всех, кто может по-своему и по-новому гордиться своими прадедами и дедами, своими детьми и внуками.

Зачем далеко ходить. Мы помним слова