Б е р н и к. Что ж, коли иначе не получается, пусть рухнет меньшее во спасение большего. Видит Бог, частным жертвуют во имя общего. Я не могу сказать вам ничего другого, так устроен мир. Вдобавок вы строптивы, Ауне! Вы встали против меня не от безысходности, а от нежелания признать, что сегодня у машин преимущество перед ручным трудом.

А у н е. А вы так твердо стоите на своем, господин консул, потому как рассчитываете моим увольнением заткнуть прессе рот?

Б е р н и к. А хоть бы и так. Вы же знаете, чтó лежит на весах – или пресса бросится меня душить, или она благосклонно поддержит меня и тот огромный проект, который я сейчас затеваю ради всеобщего блага. Есть ли у меня выбор? Вопрос, по сути, стоит так – удержать на плаву, как вы выражаетесь, ваш дом или пустить ко дну сотни новых домов, которые не поднимутся, не зажгут очага, если я не сумею провести в жизнь то, над чем сейчас работаю. Вот почему я поставил вас перед выбором.

А у н е. Раз вопрос стоит так, то и сказать нечего.

Б е р н и к. Хм… дорогой мой Ауне, мне самому жаль, что мы должны расстаться.

А у н е. Мы не расстанемся, господин консул.

Б е р н и к. Как так?

А у н е. У простого человека тоже есть свои ценности.

Б е р н и к. Так, так. И вы рискнете поручиться, что… Да?

А у н е. «Индиан гёрл» получит послезавтра визы о готовности.

Откланивается и уходит направо.

Б е р н и к. Та-ак, одного упрямца я прогнул. Это хороший знак.

Х и л м а р Т ё н н е с е н с сигарой во рту входит в садовую калитку.

Т ё н н е с е н (с террасы). Добрый день, Бетти! Добрый день, Берник!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Добрый день.

Т ё н н е с е н. Ты плакала, я вижу. Значит, уже все знаешь, да?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что знаю?

Т ё н н е с е н. Что скандал в разгаре. Уф-ф!

Б е р н и к. Какой скандал?

Т ё н н е с е н (заходит в комнату). Эти двое, американская парочка, ходят по улицам в обществе Дины Дорф.

Г о с п о ж а Б е р н и к (входит следом). Нет, Хилмар, этого не может быть!

Т ё н н е с е н. К несчастью, это истинная правда. А Лона до того бестактна, что еще и окликнула меня: разумеется, я сделал вид, что не услышал.

Б е р н и к. Вряд ли прогулка осталась незамеченной.

Т ё н н е с е н. Не осталась, скажу тебе. Люди на улице останавливались и глазели на них. Скандал полыхнул по городу, как пожар в прериях. Во всех домах стояли у окон и ждали, когда демонстрация пройдет мимо них, голова к голове за каждой занавеской, уф-уф-уф… Бетти, прости, что я говорю «уф», это от нервов. Если так пойдет дальше, придется мне подумать о долгом путешествии.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Надо было тебе заговорить с ним, объяснить…

Т ё н н е с е н. Посреди улицы? Благодарю покорно… И как этот человек вообще посмел явиться сюда? Ладно, посмотрим, не остановит ли его пресса. Бетти, прости, но…

Б е р н и к. Ты сказал – пресса? Ты слышал какие-то разговоры?

Т ё н н е с е н. Да кругом! Вчера, уйдя от вас, я ввиду своего недуга совершил променад в клуб. По тишине при моем появлении я сразу понял, что разговор шел об американцах. А потом этот наглец редактор Хаммер подошел и во всеуслышание поздравил меня с возвращением моего богатого кузена.

Б е р н и к. Богатого?

Т ё н н е с е н. Да, так он выразился. Я, понятно, смерил его подобающим взглядом и растолковал ему, что мне ничего не известно о богатстве Юхана Тённесена. «Надо же, – ответил он, – как странно. В Америке капиталы быстро прирастают, а ваш кузен уехал не с пустыми руками».

Б е р н и к. Так, будь любезен…

Г о с п о ж а Б е р н и к (встревоженно). Видишь, Карстен…

Т ё н н е с е н. Да уж. Лично я глаз ночью не сомкнул, из-за этого типа. А сам он как ни в чем не бывало разгуливает себе по улицам. Вот скажите, почему он там не сгинул?! Это ж уму непостижимо, до чего некоторые люди живучи.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, Хилмар, что ты говоришь?

Т ё н н е с е н. Ничего я не говорю. Но он прямо в рубашке родился: крушения поездов, нападения калифорнийского гризли, да хоть черноногих – все мимо него, его даже не скальпировали… Уф-уф-уф, вот и они.

Б е р н и к (глядя на улицу). И Улаф с ними!

Т ё н н е с е н. Еще бы! Им надо напомнить каждому, что они в родстве с лучшим семейством города. Вон, полюбуйтесь, вся аптека высыпала на улицу, глазеют, бездельники, примечают. Нет, с моими нервами это слишком! Вот как прикажете в таких обстоятельствах высоко нести идеал как знамя…

Б е р н и к. Они идут сюда. Бетти, послушай, я хочу, чтобы ты была с ними предельно дружелюбна, это строгий наказ.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты разрешаешь, Карстен?

Б е р н и к. Да, само собой. И тебя это касается, Хилмар. Они, будем надеяться, пробудут здесь недолго. И когда мы с ними наедине… никаких намеков, мы ничем не должны их задеть или обидеть.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ах, Карстен, сколько в тебе благородства!

Б е р н и к. Ладно, ладно, оставим это.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Нет, позволь мне поблагодарить тебя. И прости мою запальчивость. У тебя были все основания…

Б е р н и к. Оставь! Оставим это, я сказал!

Т ё н н е с е н. Уф!

Ю х а н Т ё н н е с е н с Д и н о й, а следом Л о н а с У л а ф о м проходят через сад.

Л о н а. Ну, здравствуйте, люди добрые.

Ю х а н. Карстен, мы прошлись по старым местам.

Б е р н и к. Да, я слышал. Многое изменилось, правда?

Л о н а. И в основном все благодаря консулу Бернику. Мы были в парке, который ты подарил городу.

Б е р н и к. И в парке тоже?

Л о н а. «Дар Карстена Берника» написано над входом. Похоже, ты печешься в этом городе обо всем.

Ю х а н. И корабли у тебя хоть куда. Я встретил капитана «Пальмы», моего школьного товарища…

Л о н а. Да, школу новую тоже ты построил. И газопровод, и водопровод, все твоими трудами, как говорят.

Б е р н и к. Человек должен заботиться о благе общества, в котором живет.

Л о н а. Это прекрасно, зять. И радостно видеть, как ценят тебя в городе. Я не тщеславна, но не могла удержаться – с кем ни заговорю, всем напоминала, что мы с тобой родня.

Т ё н н е с е н. Уф!

Л о н а. Ты мне «уф» сказал?

Т ё н н е с е н. Нет, я сказал «хм».

Л о н а. Это можно тебе позволить, бедолаге. Что-то вы сегодня в одиночестве?