Почему с определенного возраста отношения между горячо любимыми детьми и родителями портятся и становятся иногда совершенно невыносимыми? И ведь они могут испортиться на всю жизнь, и это так страшно! Сколько раз я наблюдала на улице картины, как мама с дочкой идут по улице и ругаются злобно, оскорбляют друг друга, не обращая внимания на окружающих. Сердце мое сжималось, и я про себя молила Бога, чтобы чаша сия меня миновала. До этого у нас не дошло, до уличной ругани. Но все остальное я огребла по полной программе. Было все: и первая сигарета, и первая выпивка, и убегание из дома, и полное неприятие дочерью меня и отца. Надо сказать, что Катя меня любила безусловно (и отца), но особым авторитетом мы у нее не пользовались, мы в ее глазах были полными лузерами. Началось это еще до ее сложного периода, когда было еще все более-менее благополучно, она мне задала вопрос, чем мы хуже семьи Марины (Марина была ее лучшей подругой и жила в соседнем подъезде). «Ведь это несправедливо!» – горячо и с какой-то болью тихо произнесла она. Ох, как я растерялась! Семья Марины была очень хорошей, и мы дружили. Их семья была, так сказать, классической моделью. Папа был бизнесменом и зарабатывал деньги, а красавица мама занималась домом и дочерью. Они мне нравились, мы даже несколько раз отдыхать ездили (правда, попозже уже).

Наша же семья была далека от совершенной модели: папа-писатель, мама-актриса, была у нас дома постоянно проживающая няня, потому что наши с мужем графики и режимы жизни предполагали частые отлучки из дома (гастроли, съемки – короче, заработки) и ненормированный рабочий день. А потом мы вообще с мужем развелись и стали проживать отдельно. Развод долго скрывали, чтобы не травмировать дочь, просто сказали, что папе надо жить в другой квартире, чтобы ему было спокойнее и удобнее работать. При наших непонятных графиках эта версия прошла как по маслу, но развод есть развод, он никогда легким не бывает, хотя мы с мужем и пытались остаться в хороших отношениях, но это пришло со временем, а какой-то период нас здорово колбасило. Но тогда, когда Катя задала этот вопрос, мы были еще полной семьей.

Я стала выяснять, что в ее понимании «хуже»? «Хуже» было многое. Во-первых, то, что я работала, а Вика (Маринина мама) нет; во-вторых, мы были бедные, а родители Марины богатые. Я принялась объяснять своей дочери, что я очень люблю свою работу и папа тоже, и что, конечно, денег у нас поменьше, чем у семьи ее подруги, но мы никак не относимся к бедным слоям населения, что Катя живет в 4-комнатной квартире в центре Москвы, а некоторые люди ютятся вчетвером в маленькой комнате (как было у меня в детстве). И что мы с папой очень довольны тем, что можем себя проявлять в своих профессиях. Катя слушала внимательно и сделала какие-то свои выводы, о которых мне не сообщила, но выводы эти, похоже, были не в нашу родительскую пользу. Например, ее абсолютно не интересовали мои фильмы, которые довольно часто показывали по ТВ. «Это ты, что ли?» – спрашивала она и шла заниматься другими делами. Она вообще ни одного моего фильма не видела, ей было неинтересно. Она меня не считала актрисой, потому что актрисы настоящие только в Голливуде. Самое смешное и удивительное, что меня это совершенно не обижало, я принимала это как данность.

Настоящий гром грянул, как и полагается, в 13 лет. Катя до этого ездила на каникулы в лагерь «Академия», который просто обожала. Там была изумительная руководительница Елена Викторовна, которую дети ласково называли Евой и только что не боготворили ее. Она действительно была очень талантливым педагогом, умела занять и заинтересовать детей полезными и интересными делами и создать в лагере атмосферу всеобщей дружбы. Они редкие сейчас, такие энтузиастки, из прошлой жизни. Ева сумела заразить своими идеями и молодых вожатых, которых сама отбирала и профессионально растила. Катя, приезжая оттуда, с восторгом рассказывала про Володю, Мишу и т.д., и все они у нее были «великолепные». Также она приобрела там много друзей, что для нас было большой радостью, потому что с коммуникабельностью у Кати было не очень, плохо она сходилась со сверстниками, дичилась и зажималась, была неуверенной в себе. А оттуда приезжала легкая и свободная и ждала следующих каникул, чтобы отправиться в «Академию».

Все так у нас и шло вроде нормально, в дневнике у Кати были по-прежнему хорошие оценки, немного она стала грубить мне и няне, я ее отчитывала за это, а она смотрела в сторону, но на какое-то время грубить переставала. А потом я пришла на родительское собрание, и наша прекрасная Алла Натановна (классная руководительница) попросила меня остаться для конфиденциального разговора. Он состоялся. До этого на всех родительских собраниях, когда я спрашивала, какие проблемы у Кати, классная только на меня рукой махала: «Идите! Катя – мечта учителя!» А тогда очень обеспокоенно А.Н. сказала мне, что дочь моя очень изменилась, что ее не узнать, что она начала просто хамить учителям и ругаться громко матом на переменах. И курить. Вот это и было мое кораблекрушение. «Но ведь оценки у нее хорошие…» – «Ах, Татьяна Анатольевна, поверьте, это по инерции, скоро и это кончится, она не занимается». Меня затрясло. И главное, я совсем не понимала, что делать. Я как-то, начитавшись Спока, была твердо убеждена, что личность ребенка надо уважать, это была, так сказать, моя педагогическая доктрина, а как уважать курящую и ругающуюся дочь, я не очень понимала. Надо было что-то предпринимать. А что? Папа тоже не смог мне ничего подсказать, тоже впал в панику. А объяснялось все очень просто. В ее любимой «Академии» на осенних каникулах не нашлось девочек Катиного возраста, и Катю определили в старшую группу, к девочкам 15–16 лет, вот они ей и рассказали, что такое настоящая жизнь…

Дальше ужасы переходняка я описывать не буду, кто это прошел, тот сам знает, а кому это предстоит… Тому могу только посочувствовать. Я просто поняла, что переходный период – он не только для детей, он и для родителей тоже. В то время я часто стала вспоминать свою маму и понимать, сколько ей, бедной, от меня досталось! У меня ведь тоже был несладкий переходняк. Я, помню, неделями не разговаривала с родителями без всяких видимых причин, я их не принимала, мне ничего в них не нравилось. Так стыдно теперь, и к этому стыду меня привела Катя со своим переходным возрастом.

А потом, дети – сложные существа, не поймешь, что у них там в их головах. Помню, моя пятилетняя Катя вдруг заявила, что поняла, кем хочет быть, когда вырастет. Я обрадовалась, что моя дочь так рано определилась со своим призванием, и готова была заранее ей во всем помогать. «Я хочу быть солдатом», – заявила совершенно серьезно моя дочь. Это меня несколько обескуражило, но я сказала, что солдатом, может, и не стоит, но в армии сейчас много интересных профессий для женщин. Солдатская тема мучила мою дочь несколько недель, она интересовалась, дадут ли ей пистолет, будет ли у нее форма и т.п. Но все это как-то она безрадостно расспрашивала, с какой-то печалью. А через месяц вдруг мне также печально призналась: «Я ведь почему в армию решила… Я хочу выйти замуж за солдата…» Тут уж я совсем обомлела. Но сказала, что как сложится, так и сложится, в принципе я ничего против не имею. Дочь облегченно вздохнула и немного успокоилась. А я рассказала своим подругам о выборе Кати, и мы много смеялись, нам это смешным казалось. Да и потом часто рассказывала этот случай как анекдот. А вот только недавно взрослая Катя мне раскрыла свою тайну, когда я, опять смеясь, вспомнила, как она хотела замуж за солдата. «Я ведь тогда мультфильм посмотрела про Стойкого оловянного солдатика. И мне так стало жалко его невыносимо, когда он расплавился. Он такой несчастный был. Я даже плакала ночью и решила, что все сделаю для какого-нибудь солдата, чтобы он не был несчастным и не расплавился». Вот. И она не смеялась, когда вспоминала.