Непонятно куда исчезает, выглядит неопрятно, даже болезненно. Но со временем выяснилось, что Николай не пил вообще, даже запаха не переносил. Сотрудники несколько раз пытались пригласить его на праздники, но он отказывался. Видимо, когда работал над интересной темой, всё остальное для него переставало существовать.

– Сколько его материалов вы успели опубликовать?

– По два в месяц в течение трёх лет. Считайте сами.

– О чём были его работы?

– Тематический разброс огромен. История разного вида. Города, края, целых народов. Самый нашумевший цикл – кладбищенский. Очерки по истории городских кладбищ. После его публикации звонили из школ, журналисты других изданий, интересовались. Был цикл материалов про эпитафии. Большая статья про символику, в том числе свастику, – он перевёл книгу одного западного учёного и разбирался в этой теме.

– Было ли что-то странное в очерках? Всё-таки необычно, что человек так увлечённо пишет про кладбища.

– Как раз нет. У нас его все считали учёным, скажем, редкой специализации. Кладбища были всего лишь одной веткой его многочисленных интересов. Мало кто занимается некрополистикой. Но знал он действительно много. Кое-кто считал его гением. Представьте, он сам выучил двенадцать языков. Обычный человек просто не может столько держать в голове.

– А что за скандал с татарами?

– Зелёнкин подготовил цикл статей о тюркских народах. В одной из них упоминалось, что во время монголо-татарского нашествия татары насиловали русских женщин. Эти статьи посчитало провокационными областное движение татар «Яраткан жир». Они направили жалобу в редакцию и по инстанциям. Дело показалось нам высосанным из пальца, но публикацию цикла пришлось остановить. Зелёнкин обсуждать случай отказался, это единственный раз, когда он вёл себя не совсем адекватно. Просто хлопнул дверью и несколько месяцев не появлялся в газете. Когда всё затихло, прислал новые работы.

– А каким он был человеком?

– Тихим, интеллигентным. Никто и подумать о нём ничего такого не мог. Да, он был странноватым, замкнутым, как бы в своём мире. Близких друзей у него здесь не было и вряд ли были вообще. Личной жизни, похоже, тоже не было. Хотя упоминал, что хочет детей. Он всё своё время посвящал работе, научным изысканиям.

– То есть он был вменяем?

– Судя по нашему с ним общению, абсолютно вменяемый человек.

Требуются РАСПРОСТРАНИТЕЛИ

газет по почтовым ящикам, проживающие в Нижегородском и Советском районах: звоните строго по будням с 9:00 до 17:00.

ПОДРАБОТКА.

КАМНЕГРАД

ОСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА

ПАМЯТНИК под ключ с доставкой и установкой. 12 910 р. Скидка 50 %. Успей заказать до 10 января.

9. Урок

Ясно одно: трусить на пустом месте зазорно. Но Николая, несмотря на крепостную стену из покоцанных книг, которую он за час выстроил на столе и которая теперь загораживала его от людей, потрясывало, как турецкого солдатика во время осады Хотина. Возможно иное сравнение – с крупной нелетающей птицей, в переводе с греческого означающей «воробья-верблюда», она бы с удовольствием засунула голову в песок.

Но, за отсутствием песка в библиотеке, Николай, почти лёжа на столе, чтобы снизить возможность своего обнаружения, мог только ежеминутно с тревогой поглядывать на входную дверь.

– Улисс выстоял перед троянскими героями, циклопом, лестригонами, Сциллой и Харибдой, а ты трясёшься перед встречей с девицей, расфуфыренной, как новогодняя ёлка! Георгий не смутился перед царевной, наряженной в пурпур и виссон, и победоносно вонзил копьё в змееву гортань, а не спрятался, как ты сейчас. А ты боишься двадцатилетки, которая страдательный залог от действительного не отличит? Ты конечно сам себе можешь возразить что перечисленное не показатель легко быть бесстрашным когда ты персонаж и существуешь только на отпечатанных или рукописных страницах на экране или вовсе в памяти и какое ещё христианство циклопы сказки сложенные слепцом или вообще фигурой нам неизвестной, но были же и живые. Александр Невский, двадцатилетний юнец, разметал шведов у Невы, а после зарубил на льду свирепую немецкую свинью, обступил с флангов, а ты трепещешь перед женщиной. В 1915-м отравленные хлором роты русских солдат у Осовца, облепленные бинтами, полузрячие и измождённые, кинулись на немцев в штыковую атаку и оборотили их в бегство, а ты? Капитан Кук не убоялся разгорячённой толпы гавайских дикарей, принимавших паруса за огромных скатов, а мачты – за деревья, хоть и поплатился – кости его еле вытребовали у населения: с таким уважением знатные дикари водрузили их в домах, а ты трепещешь перед женщиной…

Как раз в тот момент, когда пламенная его внутренняя речь запнулась о кости капитана Кука, он увидел в дверях Метелькову. Он, пригнувшись, словно под обстрелом, приложил ухо к странице с исследованием древнеегипетских похоронных ритуалов, будто выслушивал у земли, не приближаются ли враги.

– Николай Иванович? – позвала она тихонько, наклонившись и легко дотронувшись до его плеча.

Он избегал смотреть ей в лицо. Взгляд выхватывал участки её образа, как будто фрагменты пейзажного разлива через бинокль: длинные ногти вишнёвого цвета на узких пальцах, волосы расходятся в воздухе пьяняще и вызывающе, светлые джинсы, ещё полоска кожи на животе под футболкой, впадинки у ключиц.

– А-а-а-а, – пробурчал он, – пришла!

Он сразу перешел на ты, как бы желая её понизить в положении, чтобы она не вызывала в нём прежний разброд и шатание.

Она с шумом подтащила стул – Зелёнкин и не подумал предложить его сам.

– Вы не сказали, что мне нужно принести. Учебники там… – она устроилась рядом. – Я ничего не взяла.

– Листок пока. – Глаголы, прилагательные и прочие части речи улепётывали на ходу, он не успевал набросить на них мысленное лассо и сгруппировать в предложения. – Вот, – он шлёпнул на стол распечатку.

– The birds, – прочитала заголовок.

– Это понятно?

– Я же не полная идиотка!

Уж птиц-то она могла опознать.

Красные перья серёжек возле плеч гневно колыхнулись.

– Дальше.

– Читать?

Зелёнкин кивнул.

– On December the third, the wind changed overnight, and it was winter[2], – прочитала она, спотыкаясь, по слогам, с ошибками, проговаривая «г» как русскую, с рычанием.

– Переводи.

Она долго, сосредоточенно смотрела в текст.

– В декабре зима поменялась. Ну или как-то так.

Зелёнкин поглядел на неё с жалостью. Её кромешное ничегонезнание будто бы давало ему право на более твёрдое существование рядом.

– Это как так получилось?

Юля ткнула пальцем в начало предложения, середину и его конец: «в декабре», «меняться», «зима». И вспыхнула:

– Слишком сложно. Можно что-то попроще для начала?

Именно в этот момент в Зелёнкине всплыло воспоминание о другом, чуть повёрнутом влево лице. Он