не сразу сумел нащупать, что это за клочок страницы подбрасывает в голове ветер памяти, его никак было не ухватить. Похожее лицо, только та – маленькая, с кудряшками, и брызги солёные вокруг….

И всё-таки он понял. Это был портрет девочки с Пеньковского кладбища. Почти магическое сходство, будто одна была продолжением другой.

Но не время.

– Это интересный рассказ, – заверил он, пытаясь сосредоточиться на тексте.

– Ага, – буркнула Юля. – Про зиму?

– Про птиц. Это ясно из названия.

– Да ну! – огрызнулась она.

– Там птицы начали нападать на людей. Страшилка! – объяснил Зелёнкин, как будто был вожатым в лагере. – Есть ещё фильм такой.

– И все умерли?

– Вот дочитаем – и узнаешь, – он улыбнулся. – Записывай: «On December the third» – третьего декабря, порядковое числительное.

Юля полезла в сумочку, но почти сразу как ошпаренная захлопнула её и повесила обратно на спинку.

– Ручку забыла, – объявила она после паузы.

Николай подтолкнул к её стороне стола свою ручку.

Она взяла её, но вдруг вскочила и, не попрощавшись, вылетела из читального зала.

Зелёнкин остался сидеть неподвижно и растерянно, будто его только что смерч проволок за собой и выплюнул в пустыне.

10. Дела кладбищенские

Ромбов попытался посоветоваться с Зиновьевой, второй соседкой по кабинету, по поводу одинаковых могильных обращений. Но Зиновьева отмахнулась от него, как от навязчивой мухи. К Медведеву сунуться он не решался: тот только и делал, что поднимал Андрея на смех. Пришлось идти сразу к Борисову, но и здесь ждала неудача.

– Ещё висяк хочешь?

Андрей должен был ограничиться отпиской. Ему самому было понятно, что найти «художника» почти невозможно. Но дело уже прицепилось к нему, как репей. Его интересовали не закрашенные памятники сами по себе, а то, что он нашёл в них систему, которая могла привести и к религиозному культу, и к секте, и даже к какому-нибудь начинающему маньяку. Он часто представлял, как докапывается до чего-то важного, чего никто другой не заметил, и как все в отделе начинают его уважать.

Вначале он просто искал информацию в интернете о происшествиях на кладбищах, об умерших девочках, о религиозных движениях, которые могли быть связаны… Потом стал осматривать места преступлений.

Он оставил Бет у въезда на Ново-Сормовское кладбище. Зелёная жестяная банка ехала сбоку на пассажирском сиденье – полноправный участник разведки. Был острый дождливый день. Выходной. В рабочие часы не успевал. Вынужден вести расследование в день дождей и отдыха.

Андрей свёл в табличку два обращения и трёх измогильных девочек.

В жалобе Гусевой Л.Д. говорилось, что дочери потерпевшей, Софии Гусевой, умершей всего два года назад, на портрете чёрной краской замазали глаза. Посчитали за хулиганство, списали на тупых подростков, глумящихся над родительским горем. Памятник восстановили, но вандал опять закрыл дочерние глаза темнотами. Гражданка Гусева поняла: спускать такое не следует. В обращении Гусева замечала, что неподалёку случайно обнаружили другую детскую могилу – тоже девочка, правда, прожившая всего пять лет и погребённая раньше, три года назад. С сентиментальным именем Нина Ромашка. Её памятник был изуродован. Видимо, той же рукой.

Второе заявление указывало на преступление на Ново-Федяковском. Могила девочки. Заброшенная. Заявление подали не родители, а неравнодушный человек. Его мать была похоронена по соседству. Девочку звали Гришаева Анастасия.

Андрей сразу направился на поиски сторожа. Спросил дорогу и сел ждать. Наконец покоцанный бородатый мужик загремел ключами. Холодные струи кололи шею и лицо.

– Вы сторож?

– Ну… – неопределённо ответил хранитель ключей.

– Можете мне показать две могилы?

– Это зачем?

Дверь поддалась и с хрипом отворилась. Они спрятались от дождя.

Андрей хлопнул удостоверением:

– Расследование ведём.

Сторож с сомнением бросил взгляд на улицу туда, где ливневая машинка пришивала небо к земле.

– С вами ещё кто-то?

Ромбову стало неудобно за дурацкий пафос.

– Пока нет.

– Что за могилы?

– Софии Гусевой и Нины Ромашки.

– Это у которых памятники испортили?

– Вы их помните?

– Забудешь тут. Как же. Шуму навели… Пойдём, – сторож закутался плотнее в камуфляжную куртку и повёл гостя за собой. – Какой-то малолетний кретин балуется, а виноват кто? Я им говорю: как мне одному уследить, тут закрасить – минута, разве заметишь? А они орут, плачут. Ну я могу понять – могилу ребёнка осквернили. Только я-то тут при чём?

Вид у него был как у недовольного Кентервильского привидения из советского мультфильма.

Земля под ногами за день не успела превратиться в кашу, но местами расползалась под подошвами начищенных ботинок и прилеплялась по бокам. Ромбов пытался перепрыгивать от островка к островку, семенил по дощечкам. Провожатый шлёпал сапогами уверенно.

Остановились у Гусевой. Действительно, портрет был испорчен. Но не бессмысленной чёрной кляксой, а ровной, аккуратной полоской, распылённой на глаза.

Могила казалась прибранной: траву недавно скосили. Родственники явно следили за порядком. Свежих отпечатков обуви не было. В углу стояли потерявшие лоск венки. Ромбов с нескольких ракурсов сфотографировал памятник, могилу и портрет с полосой. Дворник тем временем сидел на лавочке, молча поглядывал на процедуру.

– Вторую могилу мать обнаружила? – спросил Андрей, складывая в рюкзак вещи.

– Да не, чего же она будет тут ходить. Та девочка – с другой стороны кладбища. Это я заметил уже после разборок. Привёл их, показал.

У Нины Ромашки была забытая, полностью заросшая могила и скромный портретик, поперёк которого чёрной краской – такая же аккуратная черта. Ромбов повторил процедуру.

– Родственники не приходят?

– У нас не отель. Книги посещений не держим. – Сторожу до смерти надоело мёрзнуть под дождём.

Иногда Андрею казалось, что время замирает. Он зафиксировал момент. Капли висели в воздухе, готовые разбиться. Замер говор в объёме леса, раздавшегося к лету. Застыли посетители смерти у других захоронений. Свежесть и зелень торжествовали в воздухе. Кентервиль нервно похлюпал сапогами в грязи.

– Если будут новости, звоните, – сказал Ромбов без всякой надежды, надел наушники и почапал назад к машине.

Включил зажигание. Дворники. Вывел Бет на дорогу. Под мерный стрекот дождя вспомнил, как его угораздило.

Первый раз он пришёл в отделение в конце декабря. Снегом жизнь была завалена по самое не балуйся. Деревья стояли в белых мундирах. Принёс целую папку успехов: грамоты за победы в соревнованиях и олимпиадах, выписку оценок (первое полугодие, 11 класс) с аккуратным боевым построением пятёрок, рекомендацию от тренера и физрука, характеристики классухи и директрисы – всё, что рапортовало о его силе и ответственности, вплоть до похвального листа из начальной школы за хорошее поведение. Его развернули – слишком рано.

Он явился после январских гуляний. Все вокруг пытались встроиться в обычное