– Уезжаю, – слышу в ответ.

– Почему?

Она закатывает глаза, отворачивается от меня и начинает укладывать вещи в свой едва распакованный чемодан.

– Потому что я не собираюсь проводить лето с женоненавистником, который совершенно не доверяет мне и будет контролировать каждое мое движение каждую секунду, что я здесь нахожусь.

Я отшатываюсь, будто от пощечины:

– Я не женоненавистник.

Она наклоняется за парой розовых пушистых тапочек.

Из тех, что в огне превращаются в пластик.

Я стараюсь не всматриваться в то, как ее шорты плавно ползут по гладкой коже бедер.

– Тогда тебе стоит попробовать не смотреть на меня с такой ненавистью.

Я не первый раз слышу это от разных людей, но впервые сталкиваюсь с реальностью – с вызванными моим поведением эмоциями. Все произошло ненамеренно. И, уверен, такое выражение лица стало моим повседневным. Мышцы, отвечающие за улыбку, давно потеряли тонус.

– Я не испытываю к тебе ненависти.

Она встает, и на ее лице возникает кривая ухмылка, а медные волны рассыпаются по шее:

– Почти одурачил меня.

– Мне очень жаль.

Она выпячивает подбородок и прижимает руку к уху:

– Что-что, простите? Кажется, мне что-то послышалось.

– Я… Прошу прощения, – бормочу я. – Мне трудно с ним что-то сделать.

Я смотрю, как ее плечи опускаются, когда она с шипением выдыхает.

– Зато честно. Но ни за какие деньги в мире ты не сможешь заставить меня остаться здесь и быть все лето твоей грушей для битья.

Мне охренительно нравится грудь этой девушки. Если бы меня не бесило то, что она меня привлекает, я бы ей аплодировал.

Я оглядываюсь через плечо в сторону комнаты Люка – там спит целый мой мир. Маленький мальчик, пришедший в восторг от перспективы провести следующие пару месяцев с этой огненной женщиной, что стоит передо мной.

– Останься, – бормочу я, поднимая руку, чтобы остановить ее, и вглядываясь в линию на полу. Эта полоска металла мешает мне ворваться внутрь, вытащить ее обратно, посадить за стол и заставить выслушать меня.

Уилла перестает запихивать вещи в сумку, затем поворачивается ко мне лицом, скрещивает руки под пышной грудью и выпячивает бедро. Если бы гонор был человеком – это была бы она.

– Умоляй.

– Чего?

– Ты меня слышал. – Ее губы даже не дрогнули. Она серьезна. – Умоляй.

Щеки начинают пылать против моей воли. Сердце гулко стучит в груди. Она нешуточно давит на меня. Я не могу позволить этому продолжаться. Но смогу ли я проглотить это ради того, чтобы она повернулась ко мне задницей?

Может быть.

– Пожалуйста, останься.

Она никак не реагирует, только вздергивает бровь.

– Не уходи.

Она поджимает губы самым отвлекающим образом.

Со вздохом я упираюсь руками в бедра и поднимаю глаза на покрытый пятнами потолок.

– Люк – все для меня, и я хочу, чтобы он хорошо провел лето. И как следует повеселился. Когда он торчит на ранчо с кучей взрослых, я переживаю, что ему не хватает моего внимания, потому что я чересчур много работаю. И мне нужна помощь, потому что я не справляюсь. И я чертовски вымотан. – Я опускаю голову, и смотрю ей в глаза. – Мне действительно нужна твоя помощь. Пожалуйста, останься.

У нее перехватывает дыхание, а глаза становятся слегка стеклянными. Сделав несколько мягких шагов, она подходит и встает прямо передо мной. От нее пахнет цитрусовыми и ванилью. Похоже на какую-то модную выпечку из городской кофейни. Не в силах удержаться, я слегка наклоняюсь к ней.

Она придвигается. В тусклом освещении комнаты кажется, что она даже слишком близко. Слишком интимно для этого тихого дома. В такие моменты ты легко можешь совершить ошибку, и никто об этом не узнает.

И, быть может, сегодня я уже совершил ошибку, а быть может, еще только собираюсь ее совершить. Обычно я весьма уверен в себе. Но сейчас мне трудно понять, что правильно, а что – нет.

– Хорошо. – Она протягивает мне руку, и я тут же сжимаю ее ладонь. Изящная косточка ее запястья прижимается к подушечкам моих мозолистых пальцев.

– Я буду присылать тебе сообщения и постараюсь не давать ему сахар. Но если ты станешь вести себя как придурок, я с тобой разберусь.

– Не сомневаюсь, что так и будет, Ред[2]. – Мы все еще пожимаем руки друг друга. Рукопожатие длится много дольше положенного. Угроза это или обещание – кто знает.

6

Уилла

– Давай просто переложим часть обратно в пакет! – предлагает Люк, стоя рядом со мной на стуле у кухонной тумбы, пока мы рассматриваем миску со смесью для блинчиков.

Ну, как со смесью, сейчас в ней гораздо больше шоколадной крошки, чем теста. Я не математик, но почти уверена, что в пропорции что-то не так. Забыв, что у детей не лучшим образом развита моторика, я дала Люку пакет с шоколадной крошкой, чтобы он насыпал ее в миску с тестом – решение было явно не лучшим.

– Дружок. Вряд ли у нас теперь получится пересыпать ее назад.

Он пожимает плечами, но расстроенным не выглядит

– Тогда придется ее съесть.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Если бы не знала, как было на самом деле, я бы подумала, что он сделал это нарочно.

– Получается так.

Мы придвигаем его стул ближе к плите, и я провожу с ним серьезную беседу о том, как опасна может быть раскаленная плита, причем не только для него, но и для меня, поскольку, если не досмотрю, и он обожжется, его отец закопает меня где-нибудь на краю поля.

Он хихикает и говорит, что я очень забавная.

Я никогда не чувствовала себя так классно, как сейчас, общаясь с пятилетним ребенком.

Особенно это ощущается, когда Люк садится за стол напротив меня, похлопывая себя по животу липкими от шоколада пальцами, и восклицает:

– Мне кажется, ты готовишь даже вкуснее, чем папа!

Я показываю на него вилкой и отвечаю:

– Жду не дождусь рассказать ему об этом.

Маленькие голубые глаза Люка тут же широко распахиваются:

– Нет, не говори ему. Он же расстроится.

– Не переживай, малыш, – отвечаю я, почти тая от такого милого беспокойства об отце, – это поражение твой папа точно переживет.

Он глубоко вздыхает и выжидающе смотрит на меня:

– Чем займемся теперь?

– Всем, чем захочешь, – говорю я, забирая у него протянутую тарелку.

– Правда? Всем-всем?

Я с подозрением кошусь на него, приподнимая бровь: