стоят слезы, они кажутся еще больше. Но вот слезинка срывается и катится по лицу. Я думал, что они всегда текут вдоль носа. А нет, крупная капля из уголка глаза сорвалась и скользнула по щеке. Она снова встряхнула меня.

– Ладно. Пошли.

Голос тоже может быть мертвым. И пустым как те рыбьи глаза. Как вода живая и мертвая из сказки, которую мне когда-то читали. Вроде просто слово, но убивающее, выжигающее что-то внутри, оставляющее горечь и мерзкий кусок слизи на том месте, где, как ты считал, находится твоя совесть.

Выбежал ли я из укрытия, бросился ли к птице, встал ли грудью на ее защиту? Это вряд ли. И грудь моя немногим шире птичьей. Я вышел как неумеха актер на сцену в переполненном зале. Вышел и замер, опустив руки. Теперь уже ничего не сделаешь, не убежишь. На меня смотрели хищные, но все же ошарашенные глаза. Меня не должно было быть там. Пустые бутылки в конце дня, холодный пернатый трупик и мухи – да. Но не я.

Ноги ватные. Я шел, тратя огромные усилия, чтобы просто переставлять их.

– Эй, слыш.

Пальцы впились в веревку. Голубь испуганно забился. Под ним красные капли и кусок кирпича. Трясущимися руками я пытался развязать ставший каменным узел. Нет, тут без ножа никак.

– Ты что делаешь, ушлепок?

Лысый легко спрыгнул за землю и направился ко мне. Я не отпустил узел, когда рука сграбастала меня за воротник и развернула к себе. Пинком тяжелого ботинка птица отлетела в угол.

– Арнольд, что ли, я не понял? – пальцы лысого впились в мое плечо. Казалось, кость вот-вот хрустнет. Я поднял руки чтобы оттолкнуть его, но ладони просто скользнули по расстегнутой гимнастерке.

– Пацаны, давайте этого привяжем. Пусть попрыгает, – он засмеялся. Остальные заржали тоже, но особого интереса ко мне не проявляли. Я поискал глазами Сашу. Надеялся, что она не видит меня, успела убежать. Я тоже смогу, если повезет.

Я резко толкнул лысого, подавшись вперед. Он должен был упасть на бетон, напороться затылком на арматуру. Его пустые глаза должны были растечься по земле как гнилая слива, на которую кто-то наступил ботинком. Он много чего должен был, но только слегка качнулся. В рыбьих глазах сверкнула нехорошая искра.

– Ты че…

Кулак вонзился в ребра резко и без предупреждения. Просто ударил по ним, выбивая остатки храбрости. Дыхание перехватило. Я пытался втянуть в себя воздух. Никак, словно сожжено все внутри и легких больше нет. Второй удар брызнул яркими белыми искрами. Прямо в лицо. Обидная тупая боль, которая потом разольется жгучим синяком. Нет, все это не может происходить по-настоящему.

Пальцы все еще ввинчивались в мое плечо, а перед глазами завис занесенный кулак со сбитыми шершавыми костяшками. Нет, не сомневается, просто выжидает.

– Слыш, хорош с него!

Знакомый голос. Пашка возился с джинсами и неспешно шел от подъезда к арене, на которой все было не так уж зрелищно. Лысый смахнул с плеча его руку.

– Хорош говорю. Мусорам ляпнет еще.

Лысый нехотя опустил кулак, затем мою руку, скрюченную как птичье крыло. Пашка с размаха влепил мне подзатыльник, от чего отбитая половина лица отозвалась тупой болью и похлопал лысого по спине. Тот с сожалением глядел в угол, где затихла птица.

Голоса позади меня, но их впервые можно не бояться. Даже если я снова покажусь на глаза. Они отпустили меня, сами. Осталось найти путь домой. Но подъезды одинаковые и не в каждом открыт пожарный выход с другой стороны. Можно зайти в каждый. Меня никто не тронет ни там, ни тут. В каждый!

За вагончиком Саши не было. Она сидела на бетонном блоке и ждала меня. Наверное, я выглядел жалко. Герои – они совсем другие. Пусть в крови, но с победой. А я даже без крови – только жалкий позорный синяк, который пока даже еще не растекся по щеке лиловым пятном. Саша молча взяла меня за руку, сжала мои пальцы в своей ладони.

– Идем.

И мимо подъезда я могу смело идти. Я даже могу усесться на эту несчастную лавочку.

Меня отпускало. Потихоньку возвращались и страх, и боль. Я потрогал онемевшую скулу рукой, увидел, как трясется ладонь.

– Доставай ключи.

Мы были у двери дома. Приятная прохлада ворвалась в душный подъезд, скользнула по голым ногам. Я скинул сандалии и направился в комнату. Нужно было отмыть лицо и руки, приложить что-то холодное к щеке, выпить залпом стакан воды, чтобы успокоиться и не дать растечься по лицу наворачивающимся слезам. Но я просто лег на подушку и долго лежал, неподвижно смотря перед собой.

На меня удивленно таращились разноцветные корешки книг. В них не было такого. Нет, ну бывало, конечно, но все заканчивалось не подушкой и не забитой куда-то внутрь злобой и горечью. Побитый градом, я лежал среди влажных лесов возле перевернутой машины времени и смотрел в глаза бронзового сфинкса. Сфинксов было даже два. Им стоило приоткрыть глаза и испепеляющие лучи поджаривали тебя на месте. Атрейю не прошел, а я смогу. Главное не бояться. Они огромны, их бронзовые головы теряются в вышине, а я – маленький мальчик в короткой куртке с ножом в руке, иду среди занесенных песком костей.

Прохладные пальцы коснулись моей щеки, я вздрогнул и очнулся.

– Как ты?

– Я уснул?

– Наверное. Идем, нужно закончить кое-что.

Я нехотя встал, поплелся за Сашей в коридор. Там на чистом носовом платке лежала мертвая птица. С ее лапы свисал обрывок веревки.

– Помоги развязать.

– Ей все равно уже.

– Помоги.

Я распутал тугой узел, кинул веревку под ноги. Саша аккуратно завернула голубя в платок и кивнула в сторону двери.

– Ты что, возвращалась за ним?

Она не ответила.

Выкопать ямку оказалось сложнее, чем я думал. Особенно обломком палки среди корней старого карагача. Сухая земля норовила осыпаться, а под тонким пыльным слоем всегда оказывалась сбитая в камень дождями и временем глина. Но много ли птице надо? Саша опустила платок на дно ямки и начала руками сгребать сухую глину. Надо было примять холмик, иначе раскопают и утащат собаки, но я не решился. Некоторое время мы стояли молча, разглядывая свежий след на сухой глине.

– Надо бы сказать что-нибудь, – предложил я.

Саша покачала головой.

– Не надо.

Мы присели на теплые трубы, из обмотки которых тут и там торчали клочья стекловаты. Покопавшись в траве, Саша извлекла бутылку еще прохладного «Тархуна».

– Хочешь?

Я отковырнул тугую крышку ключом и протянул ей.

– Приложи к щеке, пока прохладная.

– Да поздно