– А тете Юле что скажем?

– Она не заметит.

Такие вещи мама не замечала. Или старалась не замечать, зная, что ничем помочь мне не сможет. Не мамина это забота – учить справлять с хулиганами, показывать, как отражать удар, объяснять какие слова говорить и куда правильно бить. Совсем не мамина. Невнятное объяснение вроде «упал» ее вполне устроит. Еще и добавит, что осторожнее бы надо и поцелует.

– Моя бы тоже не заметила, – Саша сделала маленький глоток и протянула шипящую бутылку мне. – Знаешь, я просто не хотела идти туда одна. Этот дом, квартира – совсем как наши. И друзья на площадке и школа. У тебя же есть друзья? Ну, кроме Лешки.

Я кивнул.

– Мама хотела открыть свой бизнес, после того как выгнала папу. Взяла деньги, но не у тех людей, как она часто говорит. Ждать, пока наладятся дела, они не захотели. Тебе повезло, что тетя Юля не такая, как моя мама. Пусть лучше не замечает синяки.

Я подумал о том, что совсем не хотел бы уехать в чужой город, бросив Лешку, Валерку, остальных. Уйти в другую школу, где все такое же, но пугающе совсем чуть-чуть отличается.

– Моя мама хочет, чтобы я в эту школу перешел, – я кивнул за низкий кустарник, где маячили покосившиеся ребристые плиты школьного забора. – А я лучше на автобусе каждый день ездить буду. Мне не сложно и не так уж дорого это. Я даже пешком ходить готов.

– Друзья? – предположила Саша.

– Не только. Понимаешь, там такая же школа, как здесь. Квадратная с внутренним двориком, три этажа и теплица. Но чуть-чуть другая.

Я бродил там как-то вечером, заглядывал в окна. Все на своих местах: кабинеты труда, столовая, даже продленка на первом этаже. И в окнах торчали одни и те же станки из мастерских. Я пригляделся, прижался к стеклу. Там стояли стулья ножками вверх, а над ними плакат на стене. Но не синий, как у нас в школе, а красный. Мне почему-то стало жутко. Как в страшном сне, когда понимаешь, что что-то не так, не можешь сообразить, что именно пугает.

Саша кивнула. Не знаю, поняла ли. Тархун шипел в моей руке, и я протянул его Саше.

– А где ты жил раньше? – вдруг спросила она.

Я осмотрелся и махнул рукой в сторону школы.

– За переездом магазин, а за ним мост… В общем на улице возле депо.

Локомотивное депо, и правда, было совсем близко к нашей улице, но раньше я никогда не задумывался об этом. Только слышал, как гудят маневровые тепловозы и маячат за высокими деревьями высокие цистерны.

– Хочешь, сходим туда? Лешку повидаем, я тебя с остальными познакомлю.

– Только не сегодня, – Саша улыбнулась.

– Нет. Нет, конечно.

Я снова обернулся на забор. Поверх белой штукатурки кто-то написал, что Цой жив. Под покосившейся плитой копошились муравьи, ревниво оберегая свой пыльный муравейник.

– Интересно, зачем пишут, что он жив, если он умер, – сказал я.

Саша обернулась на забор. Улыбнулась.

– Ну… Это сложно. Я дам тебе послушать.

– У тебя есть плеер? – удивился я. В нашем доме не водилось даже магнитофона. Только погнутые пластинки, которые я приносил с железнодорожной свалки.

– И кассеты. Немного, правда.

Мы шли обратно тропинкой вдоль школьного забора. Бледно-зеленая сухая трава щекотала ноги. На ней сплетались тугими узлами тонкие стебельки желтой травы-паразита. Над нами клубилось небо.

Отсюда хорошо было видно двор. Пустую лавку, малышей, ковыряющих лопатками каменистый, загаженный собаками песок, наш балкон. Дверь на нем открыта, значит мама уже вернулась.

На скамейке с одной доской сидел «похититель мертвецов» в свитере и разглядывал песочницу. Мы торопливо прошли у него за спиной.

– Чего он тут сидит?

Саша пожала плечами.

– Может бич какой-нибудь.

– Или Лешка прав?

Она усмехнулась и покачала головой.

Перед дверью квартиры Саша долго смотрела на железную лестницу, утыкающуюся в люк.

– Крыша? – спросила она.

Я кивнул.

– А ты забирался туда?

– Нет.

Кроме дохлых голубей, пыли и непросохших луж я ничего примечательного себе на крыше не представлял.

– У мамы был вроде ключ. Однажды приходили тут ремонтники, когда у нас вода после дождя из люстры текла, пожали плечами и разошлись. А ключ в замке забыли. Мама его забрала.

– Наверное красиво там, – сказала Саша.

Мама была дома. Она поприветствовала нас кивком головы, шепнула, что ужин на кухне и вернулась к раскрытым тетрадкам на столе. Сколько раз я видел ее, склонившуюся над столом в этой позе над тонкими зелеными тетрадками и синими книгами в темных корешках с пожелтевшей шершавой бумагой. Какие-то контрольные. Видимо за них платили деньги, потому-то мама часто просила не мешать ей работать. Корешки я знал наизусть. Политэкономия. Товароведение непродовольственных товаров. Картинок в них не было. Только в одной, где я подолгу замирал над цветными рисунками с драгоценными камнями и полудрагоценными. Кроме знакомого янтаря, там сверкали неизвестный опал, изумруд и аметист.

Синяк мама не заметила. Да его толком и не было еще. Почернеет он завтра, а послезавтра нальется фиолетово-синим.

4.Ливень

Проснулся я рано. Меня разбудил дождь. Он хлестал по железному карнизу и барабанил в окно. Часы на стене показывали начало седьмого. Поначалу я надеялся, что дождь прекратится, выползет солнце, разгонит тучи и просушит лужи. Нас ждала моя старая улица со всеми ее знакомыми закоулками, тайнами и секретами. Но дождь только усиливался, раззадоривал себя, превращаясь в настоящий ливень.

Далеко на горизонте сверкали молнии. Я слушал раскаты грома, положив голову на подоконник, смотрел как под порывами ветра дрожит белая стена дождя, изгибается, словно живая. Все еще спали. Говорят, в дождь хорошо спится, а со мной все наоборот. Наверное, потому что дождь я любил больше всего. Как яростную стихию, от которой спасают панельные стены и стекла, как силу, которой не могут сопротивляться даже те, кто считает себя самым сильным, как оправдание не покидать родную комнату. Я обожал осень за бесконечные дожди. Но сегодня мне хотелось тепла и солнца.

Хлопнула дверь на кухню. Мама или просто сквозняк. Если зашумит чайник, то точно не сквозняк. Натянув трико с лямками и рубашку, я поплелся на кухню.

– Чего не спишь? – мама задумчиво смотрела в холодильник. Чайник на плите начинал закипать.

– А ты?

– Привычка.

Мама достала батон и кусок масла.

– Ты на работу больше не пойдешь?

Мама замерла над разделочной доской, потом отвернулась и принялась копаться в ящике стола. Копалась долго, изредка вытирая рукавом нос, но так и ничего оттуда не достала.

– Пойду,