приемную. – Мириться по-взрослому… Нет, ну это надо же, а! Какой наглец фееричный! Небось, девчонки малолетки виснут на плечах как эполеты, ведутся на косуху и мордень смазливо-мрачную, вот и набрался борзости.

«Свечку он нам не держал, чтобы трепать о том, спали мы или нет. Хотя, я вообще не против, учти» всплыло в голове сказанное ещё раньше, на что сразу и внимания не обратила.

– Нагле-е-ец, оборзевший в корень хам самоуверенный! Не против он, надо же. Самоотверженно дозой гормонов он меня готов обеспечить! Да спасибо, уже и так обеспечил – на год вперёд хватит кортизола с адреналином в придачу. Да какой там год! Читал он… – страх отхлынул и стало внезапно смешно, до икоты прям. – Чита-а-ал… А практику в поле… в теле хоть проходил?

Утерла заслезившиеся от смеха глаза и заметила дорожку блестящих капель на полу. От выхода к столу, на котором стояла пустая ваза, в которую я пристроила брошенный Павлом букет. Цветы же не виноваты, что мой бывший – чудак на букву «м».

– Нет, ну реально наглец, краев не видящий, да ещё и вор, – возмутилась вслух. – Букет спёр. Нафига? Побежит какой-нибудь глупындре подарит, авось выгорит с сексом, раз со мной с кавалерийского наскока не вышло? Ой, да и фиг с тобой, свалил – и спасибо. Надеюсь, теперь с концами.

Я взяла швабру, подтерла дорожку из капель, выключила свет и только успела сделать шаг в сторону кухни, как в дверь заколотил кто-то так, будто собирался ее снова вынести. Я цапнула нож со стола, куда его только что положила, вытащила из кармана телефон и набрала сто двенадцать, начав подкрадываться к двери вдоль стеночки и присматриваясь. Кажется маячат сразу два силуэта.

– София, деточка моя! Открой, это мама! – раздалось с новой серией громогласного стука, и я даже подпрыгнула на месте, совершенно не ожидая услышать ее голос. – София-а-а! Дочка-а-а! Открой или я немедленно вызываю полицию!

– Да что за дурдом такой сегодня! – с досадой пробормотала и торопливо открыла замки и цепочку.

Мама с нечленораздельным возгласом раненой чайки кинулась мне на грудь, а позади в дверном проеме появилась широкоплечая фигура, мигом мною осознанная.

– Чазов, ты серьезно? – закатила я глаза. – Маму притащил?

Глава 9

– Где он? – мама не стала затягивать нервные обнимашки, разжала руки, отстранившись заглянула мне в лицо и практически отпихнула с своей дороги, ломанувшись вглубь помещения. – Где этот мерзавец?

– Что за черт? Что ты тут делаешь, мам, да ещё и с Павлом?

Спрашивать, кого она разыскивает, голося на всю клинику, я не стала, и так понятно. Как и с чьей подачи эта суета.

– А чего ты ещё бабушку мою из деревни не привез? – зашипела я бывшему. – Ты совсем что ли, Паша?

– Ты мне не чужой и не безразличный человек, чтобы я оставил все как есть, – так же шепотом ответил бывший, но я угрожающе подняла указательный палец и войти он не посмел.

– Да просто ты привык к тому, что все всегда должно быть, как тебе нужно, и в средствах достижения желаемого никогда себя не ограничивал! – бросила ему и пошла-таки за родительницей, что уже стучала каблуками наверху. – Мам, да кого ты ищешь? Что за визит истерический без звонка и предупреждения?

– Софья, я, твоя мать родная, не имею право приехать к своему ребенку без предупреждения? – показалась мама на верхней площадке лестницы, начав спускаться. – Для чего предупреждать?

– Ну, я бы хоть стол накрыла.

– Если бы ты проявляла чуть больше внимания к матери, то могла бы уже и запомнить за столько лет, что я никогда так поздно не ем, что и тебе настоятельно рекомендую. И о какой еде речь, если у тебя такой ужас творится! – она указала на мое лицо. – Так, собирайся, мы немедленно едем снимать побои и потом писать заявление на этого твоего мерзавца. Пашенька уже обо всем договорился.

– Ах, Пашенька договорился? А давно ли он Пашенькой опять стал? Вроде ещё совсем недавно именовался меркантильным подлецом.

– Софья! Потише! – шикнула на меня мать, стрельнув глазами в сторону двери, где так и топтался мой бывший. – Многое изменилось, как и мое отношение к нему.

– А мое – нисколько, – и не подумала понижать я голос.

– Просто ты многого не знаешь пока.

– И если это связано с ним, то и знать не желаю.

– Я говорил, Любовь Алексеевна, Софи абсолютна закрыта для адекватного диалога, – подал голос Павел, подхлестывая уровень моего раздражения. – Вы же понимаете, что это значит.

– Ну, конечно, понимаю, дорогой мой! И это катастрофа просто. Как хорошо, что ты хоть не остался равнодушен. Надеюсь, только ещё не поздно.

– Эй, я тоже тут стою! Не заметили? Мне сообщите, что же вы оба обо мне такого важного понимаете?

Мама подошла ко мне, вдруг взяла под руку и погладила по кисти пальцами, начав говорить вкрадчиво и до изжоги неискренне.

– Доченька, ты сейчас запуталась и не совсем верно воспринимаешь все вокруг.

Ой, ну надо же какая деликатность с ее стороны невиданная! Обычно она впрямую говорит какой рукожопой безолаберной неорганизованной лузершей меня считает.

– Например что, мам?

– Эммм… Скажем, когда ты воспринимаешь всерьез отношения, которые такими не являются, с человеком, который тебе совершенно не подходит.

– Так и есть. Я столько лет всерьез воспринимала отношения с человеком, который мне вообще не подходил, – и я не церемонясь указала на Чазова, подражая при этом тону родительницы. – Но мы расстались, и тебе не о чем больше беспокоиться, мам.

– София!

– Да, мам?

– Я пытаюсь тебе растолковать, что быть неудачницей это ещё не конец жизни, с некоторыми бывает. И обманчиво влюбиться на фоне краха долгих отношений в какого-то недостойного типа – это случается, хоть и сильно роняет тебя в глазах окружающих. И моих, само собой. – О, да неужели? Есть ещё куда урониться? Вот уж не знала. – Но не стоит завязать в подобном болоте, тем более, когда твои близкие готовы помочь тебе выбраться из него, да и все совсем не безнадежно в смысле тех самых отношений.

– Спасибо, конечно, за твою готовность помочь, мама, но я себя ни в каком болоте не ощущаю. У меня все хорошо, я свое уже отстрадала.

– Я говорил, – снова вякнул от двери Павел, добавив в голос надрыва. Вот же, сволочь!

– Хорошо?! – мигом потеряв самообладание почти взвизгнула родительница. С терпением у нее всегда было туго. – Ты лицо свое видела?

– Видела. Скоро заживёт. В чем трагедия?

– Не видишь трагедии в побоях? Да ещё от какого-то… убогого мастера…