— Брат Фалена выбрал меня в новые помощницы, — объяснила Афиде. — Моя обязанность состоит в том, чтобы помнить расположение всех факелов в крепости и согласовывать работу тех, кто их зажигает, гасит и чинит. Это довольно сложно, потому что во время некоторых особых празднеств одни места в крепости должны оставаться в темноте, а другие, наоборот, требуют яркого освещения. А кроме того, иногда факелы нужно заменять — те, что гаснут без всякой причины, вот такие дела…

Дагоберто между тем отошёл в сторону, тоже выясняя ситуацию. Чутьё подсказывало ему, что следует быть настороже и не задерживаться долго на одном месте. Он и предупредил об этом своих спутников.

— Ну и в завершение, — поторопилась закончить свой рассказа Афиде, — я хотела ещё сказать вам, что Цан-Цан и ваш друг сейчас изготовляют фейерверки для придворных празднеств.

— Ну, конечно же это он! — воскликнул Джейсон.

— А где?

— В Громыхающей мастерской, — ответила Афиде.

Тут послышался голос брата Фалены, звавшего её, и она исчезла за дверью.

— А ты знаешь, где находится эта мастерская? — спросил Джейсон Дагоберто.

— Не совсем, — признался воришка, который был явно чем-то недоволен. — Но может быть, в вашей тетради написано…

Джулия передала Джейсону факел, достала из кармана тетрадь и принялась листать её. Потом стала читать:

— Сто павлинов, Подвал лжеца, Зал серых танцев, Дворец вопящих подушек, Фонтан вечной молодости, Башня цикад…

При этих словах глаза Дагоберто загорелись, он даже протянул руку, желая завладеть тетрадью, но Джейсон остановил его.

— Не всё сразу, — сказал он, становясь между Дагоберто и Джулией. — Сначала найдём нашего друга, а потом дадим тебе почитать.

— Вы даже не представляете, как это важно, — прошептал юный вор. — Ведь там указан маршрут к Фонтану вечной молодости!

— Мне кажется, он не так уж нужен тебе сейчас, — заметил Джейсон.

— Громыхающая мастерская, — прочитала наконец Джулия на одной из последних страниц.

Гвендалин Мейноф поднялась со скамьи в исповедальне.

— Спасибо, отец Феникс, — произнесла парикмахерша. — Спасибо. — А пройдя немного, обернулась и сказала: — Мама тоже шлёт вам большой привет.

Священник, улыбаясь, вышел из-за занавески, за которой сидел в исповедальне. Увидев его, Гвендалин просияла, убедившись, что беседовала действительно с ним, а не с каким-то незнакомым человеком, скрывавшимся за решётчатой перегородкой.

— Ещё раз спасибо! — радостно добавила она.

— Не за что, — ответил священник, слегка покачав головой. Он подождал, пока парикмахерша вышла из церкви, запер дверь и задумался.

Путаный и наивный рассказ Гвендалин вызвал у него глубокую грусть. Казалось, он проник в самую душу и оживил в ней сокровище, которое он считал утраченным.

Сокровище, которым он обладал, когда ему было всего десять лет.

Сокровище того лета.

Удивительного лета.

Отец Феникс прошёл по пустой и пыльной церкви, всюду выключая свет. После нескольких звонких щелчков мрак окутал изображения святых, капеллы и алтари. Мозаичный витраж пропускал лунный свет, освещавший помещение.

Отец Феникс последний раз перекрестился перед главным алтарём и прошёл в ризницу, где его встретил неприятный белый свет тысячеваттной лампы, которую госпожа Боуэн великодушно подарила церкви в минувшее Рождество. Свет этот бесцеремонно заливал всё помещение и освещал его едва ли не так же ярко, как маяк — город. Но всё же это лучше, чем лампадки для пластиковых рождественских яслей, которые госпожа Боуэн уговорила горожан приобрести годом ранее.

Это была его паства — простые, доверчивые люди, вполне предсказуемые и искренние. Отец Феникс, как никто, знал все их слабости и секреты.

Возможно, именно поэтому он и любил горожан, как своих близких. А кроме того, он ведь тоже был уроженцем Килморской бухты. Он вырос здесь и вернулся сюда, получив необходимые знания, чтобы служить своему призванию священника.

Он вышел на улицу и направился домой, надеясь, что старая служанка позаботилась накрыть тарелку с супом, чтобы тот не остыл. Но мысль о горячей еде не заставила его прибавить шагу. И теперь, как делал это каждый вечер, отец Феникс прошёл на мол, посмотреть на чаек, сидевших на ещё тёплом песке, на волнистую линию горизонта и звёздное небо.

И, как каждый вечер, глубоко вздохнул, только на этот раз в груди почему-то сильно защемило.

Он хорошо понимал отчего.

Он разволновался, выслушав рассказ Гвендалин о вилле «Арго».

Доставая из кармана ключи, чтобы войти в дом, отец Феникс всё ещё думал о том, что рассказала парикмахерша, и вспоминал, как впервые оказался на вилле «Арго»…

Когда же это было?

— По меньшей мере пятьдесят лет назад, старина, — вслух произнёс он, обращаясь к самому себе, как нередко делают пожилые люди, которые живут в одиночестве и которым не с кем перекинуться словом.

Отец Феникс прошёл в кухню и увидел тарелку, накрытую другой, плоской, тарелкой. Мысленно поблагодарив служанку за эту скромную заботу, он вымыл руки холодной водой (нагреватель для воды он так и не приобрёл) и сел за стол, глядя, как всегда, на своё отражение в выпуклой дверце холодильника.

— Пятьдесят лет… — повторил он, опуская ложку в ещё теплый суп.

Пятьдесят лет прошло, и с тех пор практически ничего не изменилось. Дом на утёсе так и не обрёл спокойствия. Обливия хотела узнать его секреты. А Улисс Мур хотел уберечь их.

Какое упрямство с обеих сторон! Теперь это уже не противостояние добра и зла. Потому что сейчас секреты виллы «Арго» оберегали те же самые люди, которые впервые обнаружили их. Или — вновь обнаружили.

В этом и его вина — того юного Феникса, который ещё не был тогда священником, — и его друзей. Он вспомнил, как они спустили в колодец в Черепаховом парке Виктора Вулкана и как он выбрался оттуда весь чёрный, отчего и получил тогда же прозвище Блэк Вулкан — Чёрный Вулкан. Вспомнил, как нашли однажды старый паровоз в конце туннеля, как впервые вошли в усыпальницу…

И судно в гроте.

Судно, которое, судя по всему, пыталась использовать сегодня молодая и неопытная Обливия Ньютон с помощью самого распространённого в нынешние времена инструмента — обмана.

Отец Феникс вытер губы салфеткой, положил тарелку в раковину и прошёл в гостиную.

Фотографии в серебряных рамках, расставленные на покрытом белой кружевной скатертью комоде, возвращали к прошлому. К его прошлому.