— Однако вы,мадемуазель Адель, позволили себе довольно дорогие каникулы.

Они остановилисьпрямо посреди площади.

— Я выигралаэту поездку, — Адель торопилась оправдаться и все объяснить. — Мнесамой не верилось, пока мы не получили по почте деньги и билеты. Я выигралаконкурс, устроенный одной фирмой по производству нейлоновых чулок, —пояснила она, улыбаясь.

Глядя на этупростую, немного грустную девушку, такую кроткую и полную наивного удивления,Талемико мысленно сравнил ее с развязными, многоопытными туристками, обычнопосещавшими пляжи Романьи.

— Как тыкрасива, — он говорил с такой неподдельной искренностью, что Адельзаплакала.

Так онипознакомились и полюбили друг друга. Талемико было двадцать пять лет. Емусуждено было умереть, не достигнув двадцати восьми. Их счастливый бракпросуществовал меньше трех лет. Оставшись одна, Адель больше не вышла замуж,понимая, что второго такого, как Талемико, ей уже не встретить. Да, он былбабник и лгун, но он был добр и обладал особым даром придумывать чудесныеистории. К своей жене он питал уважение, граничившее с обожанием. Он был первыми единственным мужчиной, который принял ее с ее хромотой и заставил позабыть онедостатке, наложившем отпечаток на всю жизнь.

Адель вспоминалапериод беременности как самое счастливое время своей жизни. Талемико обнимал ис бесконечной нежностью укачивал ее и ребенка, которого она носила под сердцем.

Когда родилсяМистраль, он устроил праздник, ничуть не смущаясь холодностью Плувенов, которыедаже по такому случаю не сочли нужным появиться, подчеркнув тем самым своекатегорическое неприятие этого брака. С тех пор как Адель вышла замуж, онибольше не желали ее видеть.

Попыткапримирения, предпринятая ею после смерти мужа, провалилась самым жалкимобразом. Адель решила, что в один прекрасный день вернется в Прованс. Не точтобы она мечтала повидать семью, просто хотела показать Мистралю землю, накоторой родилась и выросла. А пока она продолжала жить в Чезенатико. Мальчикрос, мужал и с каждым днем становился все больше похож на Талемико. Адельвозложила на него все свои надежды, но Мистраль предал ее, разочаровал. Бытьможет, имя, которое она для него выбрала, предопределило его беспокойнуюсудьбу? Он вырос неуправляемым, как ураганный ветер. Никогда и ни в чем он нешел навстречу матери. Одержимый демоном скорости, Мистраль прислушивался лишь кего зову.

И вот куда егозавела эта распроклятая страсть. Сидя на банкетке у реанимационной палаты,Адель безмолвно молилась, прося Мадонну взять ее жизнь в обмен на жизнь сына.

В элегантном«люксе» Джордано Сачердоте в отеле «Вилла д'Эсте» полным ходом шло бурноесовещание, в котором помимо него самого, спортивного директора «Блю скай»,принимали участие Рауль Ромеро и Андреа Сориа. Прошли сутки после несчастногослучая с Мистралем, был понедельник, им предстояло обсудить две жгучиепроблемы: состояние здоровья чемпиона и выходку молодого пилота, вызвавшуюаварию. Пока Мистраль балансировал между жизнью и смертью, Рауля Ромероосаждали спонсоры, сулившие ему золотые горы.

Джанни Штраус,владелец команды, известил их о своем прибытии из Нью-Йорка. Проведя бессоннуюночь в госпитале у постели Мистраля, Джордано испытывал сильнейшее желаниезадушить аргентинца. Андреа едва удавалось сдерживать готовую вспыхнуть искру,грозившую вызвать неуправляемую цепную реакцию. При сложившихся обстоятельствахэто никому не принесло бы пользы.

— Я все думаю,не расторгнуть ли контракт, — заявил спортивный директор.

— Есликонтрактом это предусмотрено, я ничего не имею против, — ответил Ромеро,прекрасно сознавая, сколь высоко котируются теперь его акции. Контракт с другойкомандой принес бы ему большие преимущества.

— Ты мне ненравишься, парень. Публике тоже не понравилось то, что ты вчеранатворил, — не выдержал Сориа. — Пока ты на пьедестале раскупоривалшампанское, я был среди зрителей. Ни одного лестного слова на твой счет я неуслышал.

— Я ужеговорил, что сожалею, — ответил аргентинец. — Да, я хотел победить,это правда, но не ценой жизни Мистраля. Я шел за ним вплотную, жал на газ, аон, видно, отпустил педаль. Откуда мне знать? Ясно одно: я победил, потому чтоя — лучший. Я верил в себя и победил.

Слушая такиерассуждения, Джордано готов был оторвать ему голову.

— Ты типичныйпродукт образца девяностых годов. Сплошной цинизм и ни капли совести, —бросил он зло.

— Верно, —насмешливо парировал Ромеро. — Ваше нытье по доброму старому времени меняпросто смешит. Меня тогда на свете не было. Я живу сейчас. И мне это нравится.Ты говоришь, я циник, а я говорю, что у меня есть голова на плечах. Если хочешьпобедить, надо работать головой. А все эти ахи-охи годятся только длясвященников и для баб. Мне жаль, что с Мистралем так получилось. Я уже говорил,мне очень жаль. Что же мне теперь, застрелиться из-за него?

Джордано вскочил скресла и сгреб его за грудки, силой заставив подняться на ноги.

Ситуацияскладывалась скверная, и не только для двух спорщиков. Ссора могла привести кнепоправимому расколу в команде, уже потерявшей своего чемпиона.

— Хватит! —вмешался Сориа, разводя директора и пилота. — Ты не прав и прекрасно этознаешь. Пресса тоже знает. Как спортсмена тебя хвалят, как человека —осуждают. — Он указал на газеты, лежавшие на столе. — Я готов понятьтвое желание прорваться, но всему есть предел. Твой способ побеждатьпредставляется мне, мягко говоря, сомнительным. Ходьба по трупам — не самыйпопулярный вид спорта, к тому же предосудительный и опасный. Не веришь мне,спроси у инспекторов соревнований, спроси, наконец, у болельщиков.

— Это что,угроза? — прервал его Рауль.

Его красивое лицобыло непроницаемым.

— Всего лишьотеческое предостережение. Поверь мне, ты заблуждаешься, считая себя единственными неповторимым. В настоящее время «Блю скай» является одним из самых престижных«болидов». Когда машина достигает такого уровня эффективности, ни одного пилотанельзя считать незаменимым. Поразмысли об этом на досуге и приди в себя, —заключил Сориа спокойным тоном человека, которому не нужно повышать голос,чтобы довести свою точку зрения до сведения окружающих.

Рауль погрузился вкресло и опустил глаза, пристально изучая носки собственных мокасин. Несчастье,случившееся с Мистралем, привело его в отчаяние, но он не смел в этомпризнаться даже самому себе. Накануне вечером он больше часа бродил вокруггоспиталя, призывая на помощь всю свою хваленую смелость, чтобы войти,взглянуть в лицо Марии, объяснить ей, что произошло, и попросить прощения, ноне смог. Он боялся, что не выдержит ее горя и расплачется, потеряет стольнеобходимый ему защитный налет цинизма, который должен был сохранить во что быто ни стало. Он вспоминал завет своего отца: «Настоящий мужчина никогда неплачет, слезы — бабье дело». Даже подумать страшно, что его могут счестьслабаком. Ему стоило немалых трудов создать и утвердить представление о себекак о лихом, крутом, отчаянном парне, чуждом всяческих сантиментов, но он этосделал и не мог теперь отступать.