Заразительная улыбка Гвин всплыла в его сознании, и у него слегка перехватило дыхание.

— Ты смешон, Алек Уэйнрайт, — пробормотал он, снова усаживаясь за стол. — Ты думаешь о Гвин, и именно о ней. Тебе нужен отдых. Перемена обстановки и образа жизни.

Кошка, снова устроившаяся под лампой, тихонько замурлыкала. Алек принялся чесать ей за ушком, слыша в ответ громкое урчание.

Да, именно так. Ему нужна перемена. Нечто, что сможет подзарядить его интеллектуальные батареи. Быть может, недельная поездка. Почему бы не съездить в Нью-Йорк, не походить по театрам. Или в Бостон, послушать симфонический оркестр. Что-нибудь, что не имеет отношения к женщинам вообще и к Гвин Робертс в частности.

Довольный этой мыслью, Алек взял следующее сочинение и продолжил проверку, желая верить, что решение найдено.

Гвин не ожидала увидеть деда таким… опустившимся, падшим так низко. Вернее так глубоко, уточнила она, укладывая свои свитера в нижний ящик комода. В его словах еще присутствовал уксус, но какой-то разбавленный. В прежние времена все их «дискуссии» заканчивались криками, которые, наверное, были слышны в Канаде. Не то чтобы Гвин хотела повторения, но перемены смущали ее.

Над комодом висел плакат с портретом Сары Бернар. Гвин повесила его, когда училась в последнем классе школы. Ей в руку ткнулся Бобо.

— Ну что, мальчик? — спросила она старого ретривера, рассеянно поглаживая его по шелковистой голове. — Что случилось с дедушкой?

Пес встряхнул головой, уши его захлопали.

Какая ирония! Все эти годы она мечтала о том, чтобы Поппи отступил в сторону и перестал пытаться вмешиваться в ее жизнь. И вот теперь, когда это случилось, она чувствует скорее тревогу, чем облегчение. Да, конечно, он продолжает произносить привычные слова. Но в них уже нет силы. Как будто в душе старик сдался. А это так на него не похоже.

Она вспомнила, как дед любил сидеть за регистрационной стойкой в вестибюле, громогласно приветствуя гостей, как тщательно следил за внешним видом гостиницы. Мастер на все руки, он устранял большинство неполадок прежде, чем другие успевали их заметить. Он был ворчлив, но никто не обращал на это внимания, понимая, что такова его привычка. Став старше, Гвин не могла не признать, что его постоянное вмешательство в дела домочадцев было порождено любовью ко всему, что он считал своим. А она была его единственной внучкой.

В первый раз в жизни она позволила мысли «Он хотел мне добра» просочиться в свой упрямый мозг. Это потрясло ее.

Гвин вздохнула и принялась рассовывать остатки одежды по ящикам. Затем встала посреди комнаты, уперев руки в бока, и задумалась, что делать дальше. До ужина еще час, а Мэгги не любит, когда кто-то мешает ей на кухне. Снова идти к Поппи не хотелось, сестры Ньюман ее не интересовали, а почитать было нечего.

От окна, завешенного тюлевой шторой, тянуло холодком. Гвин подошла ближе, чтобы убедиться, что оно плотно закрыто. Свет в окнах домика смотрителя привлек ее внимание. Ну конечно! Если кто-нибудь поможет ей разобраться в метаморфозах, произошедших с дедом, так это Алек. И кроме того, она еще не пригласила его на ужин.

Она задумалась, вспоминая.

Когда Гвин двадцать лет назад в первый раз увидела Алека, тоже было время ужина. Незадолго до этого ее родители погибли в автомобильной катастрофе — тогда она еще плохо понимала, что произошло. Какая-то леди с кудрявыми волосами и извиняющимся взглядом, вероятно, работница социальной службы, привезла Гвин из Вашингтона в Нью-Гемпшир, к бабушке и дедушке со стороны отца, которых она видела лишь раз или два до этого и почти не помнила. Они приехали после обеда. Нана и Поппи предложили сопровождавшей девочку женщине остаться поужинать и переночевать.

Во время ужина в двери столовой появился высокий худой мужчина и спросил что-то у Поппи. Следом за ним — мальчишка, юная копия этого мужчины, с рыжими волосами и дымчато-зелеными глазами. Он тут же спросил Гвин, не хочет ли та посмотреть его кроликов и знает ли, что на территории живут павлины.

— Отличная мысль, Алек, — сказал тогда дедушка.

Он произнес это с такой широкой улыбкой, что Гвин невольно заинтересовалась тем, кому улыбка была адресована. Какими достоинствами надо обладать, чтобы заслужить такое явное расположение?

— Сын моего смотрителя, — пояснил дедушка, обращаясь к служащей. — Мы зовем Алека спасателем, потому что он все время выхаживает, каких-нибудь раненых зверюшек. Если бы я не следил за этим, он превратил бы гостиницу в зоопарк. Гвин с ним будет хорошо. Может, он и ее возьмет под свое крыло.

И Алек действительно принял ее под свою опеку. В свои четыре года Гвин не могла мечтать о большем.

Но сейчас-то ей двадцать четыре. Эй, Гвин! Вернись к реальности. Ты, кажется, мечтаешь об Алеке?

Реальность же заключается в том, напомнила себе Гвин, что она имеет дурацкую способность вносить неразбериху во все свои отношения. А еще в реальности она безнадежно — и бессмысленно — влюблена в Алека. Влюблена точно так же, как тогда, девочкой-подростком. Он бы рассмеялся, если бы узнал об этом. Но, что еще важнее и еще реальнее, — она вернулась сюда на время. Ее карьера, пусть пока не сложившаяся, значит для нее слишком много, чтобы позволить безответной влюбленности сбить ее с курса.

Гвин отошла от окна и села на кровать. Встала. Снова села.

Ну хорошо, пусть он хотя бы поможет ей разобраться в том, что происходит с дедом. И потом, его надо пригласить на ужин…

Правда, на улице снег, а насчет ужина можно позвонить по телефону. Но она не может говорить по телефону о дедушке.

Встав, она подошла к шкафу и вытащила пончо.

— Что за глупости, — бормотала она, перекидывая через плечо один конец мешковатого одеяния. — Это всего лишь Алек. Если ты хочешь поговорить с ним, иди и разговаривай.

Она сняла с вешалки в углу свою любимую шляпку и водрузила на голову, прикрывая ужасную стрижку. Потом осмотрела себя в зеркало.

— Пока что ничего страшного не произошло. Был долгий период засухи, теперь собираются тучи. Но смотри, как бы не упасть лицом в лужу, — напутственно сказала она своему отражению.

Алек открыл дверь и встретился взглядом с задумчивыми карими глазами, какие могли быть у героини Диккенса. Глаза смотрели из-под бесформенной фиолетовой шляпы с неузнаваемым мятым цветком, сбившимся набок. Неяркий фонарь над крыльцом освещал снежинки, которые, как белые сверкающие мотыльки, кружились вокруг головы и плеч девушки. Ее широкий рот растянулся в осторожной улыбке, которая затмила блеск снежинок.

Держась одной рукой за ручку двери, он изобразил самую небрежную улыбку, какую мог, чувствуя, как сердце разгоняется до шестидесяти ударов в одну, ну, может быть, две секунды.

— Так вот что носят нью-йоркские актрисы в этом сезоне.

— Привет, Гвин. Почему бы тебе не войти в дом?