— Паш, — он вскинул голову, отзываясь на своё краткое имя из её уст, — я довольно быстро сходилась в пару, каждый раз думая, что сейчас хорошо, а всё остальное дальше узнаем, спросим, выясним и так далее. Однажды так навыяснялась, что от самой себя противно стало. А с тобой, — она накрыла его руку своей, — от каждой встречи, слова, присутствия такое удовольствие и чувство, что вот так и должно быть.

Он смотрел на пальцы, едва прикасающиеся к его коже, и хранил молчание, боясь её спугнуть.

— Я понимаю, что можно месяцами балдеть от посидеть рядом и прижаться локтями лет в пятнадцать. Проявлять некую неприкосновенность неделями в двадцать. В тридцать же делать вид, будто я не замечаю, что нас притягивает друг к другу, по меньшей мере — глупо. Я честно признаЮ наше взаимное притяжение. Я вижу и ощущаю его даже через телефонные сообщения. И также честно тебе говорю: мне хочется подрастянуть это время знакомства.

— Что ж, попробуем вернуться в пятнадцать и немножечко в двадцать? — он хитро на неё посмотрел.

— Но только в плане неспешности. Юмор и ум я хочу на все твои тридцать три.

Он засмеялся. Она легко сжала его пальцы и тоже засмеялась.

На улице внезапно посвежело. Павел объехал территорию садика возле нового офиса, который более всего подходил под тот, куда Настя могла водить дочку. Он как раз зашёл на второй круг, когда увидел её саму, выходящую из калитки. Она запахнула объёмный вязаный кардиган и направилась в сторону кофейни, глядя поверх забора на окна второго этажа. Он сбавил скорость до минимума и следовал за ней, наблюдая. Изящная. В который раз это слово само, без приглашения, устремилось к ней. Лёгкая походка, покачивание волос, собранных в простой хвост. Вдруг она присела и погладила головки ярких одуванчиков, целой семейкой проросших из-под бордюра дорожки. Он поравнялся с ней, посигналил, но она не обратила внимания на звук гудка. Убрала за ухо выбившуюся прядку и юркнула на тропинку, ведущую через двор. Он припарковался и заметил её спину, мелькнувшую за закрывающейся дверью кафе. Непроизвольно подумал, что она вся пока так же ускользает от него. Как ветер. Ты его чувствуешь, видишь движение, знаешь, что он дует прямо сейчас, но поймать не можешь. Только подставить ему лицо, открыто, и он обвеет тебя своей воздушной лаской.

Она читала меню, когда он вошёл.

— Доброе утро! Будешь завтракать? — показала ему разворот с соблазняющими фотографиями омлетов и выпечки.

— На твой выбор, — согласился он. — И привет!

Она соскочила со стула и, не дожидаясь официанта, сделала заказ у кассы.

— Такая голодная? — он пытался понять её нетерпение.

— Немножко взвинченная. К тому же, пусть будет сюрпризом для тебя сегодняшний утренний перекус, — она положила локти на край столешницы и отбивала глухую дробь подушечками пальцев.

Он тоже облокотился.

— Я не против. Я люблю сюрпризы от тебя.

— Мхм, — она забрала обе чашки подоспевшего кофе, добавила сахар в его, размешала и вручила из рук в руки.

— Настя, что-то случилось? — он принял блюдце, не успев перехватить её руку.

— Много мелких раздражителей за очень короткий промежуток времени. Чтобы ни на ком не сорваться, направляю энергию в мирное русло.

— Шепчешь заговоры на одуванчиках, — он спрятал за чашкой довольную улыбку, увидев её удивлённое лицо. — Я проезжал мимо и видел, как ты колдовала. Посигналил, но где мне тягаться с участниками волшебства!

Она улыбнулась и выдохнула, расслабляясь.

— Шпионил за мной. Хотел выведать заклинание на цветах-цыплятах?

Он поднял руки.

— Виноват, не удержался, — и расплылся в улыбке. — Откуда такое сравнение?

Она усмехнулась и неожиданно показала ему язык.

— Вот тебе, а не ведьмины секреты.

Он хмыкнул.

Тая принесла рисовую кашу и оладьи с мёдом для Насти и яичницу с ветчиной и зеленью и сырники со сметаной для Павла.

— Ограждение от лишних волнений можно назвать проявлением заботы? — безо всякого перехода спросила она, приступая к своей каше.

— Да, — он изучал её лицо, — думаю, однозначно да.

— Когда ты думаешь одно, а на деле поступаешь по-другому, чтобы не обидеть или не расстроить, можно считать компромиссом?

Он придвинул табурет поближе к ней.

— Компромисс — это обоюдная уступка. А ты говоришь об одностороннем преломлении, насколько я понимаю. Можно притянуть к заботе, хотя тебе самой от такого подхода плохо.

Она что-то пробурчала в ответ, перемежая кашу пышной оладушкой.

— Я сегодня дурная, не обращай внимания!

Он постучал ложечкой по её блюдцу.

— Вот почему ты как наглядная пословная иллюстрация к той самой дурной голове, которая ногам покоя не даёт.

— Надеюсь, в общем смысле делА пока что обстоят не так печально, — сыронизировала она.

— Рассказывай! — он наклонил голову, заглядывая ей в лицо.

— Ночью сорвало кран, я перекрыла воду, позвонила сантехнику, выбрала встречу с тобой вместо рандеву с ним в восемь, поэтому он сделает мне кра-а-айне огромное одолжение и постарается прийти в районе одиннадцати, — она попросила стакан апельсинового сока у обслуживающей соседний столик девушки. — Воспитатель наша хорошая женщина, но усердно пытается объяснить мне, что, ограждая Полю от стресса полного погружения, наращивая время её пребывания в саду постепенно, я проявляю не заботу, а собственный эгоизм. Я мило — или не очень мило — улыбаюсь, не спорю и всё равно поступаю по-своему. Я знаю, что родители обо мне заботятся и переживают. Чем старше становлюсь сама, тем больше забочусь о них. И ограждаю их от моих, даже не проблем, а сомнительных новостей и мнений. Вот так. Лгу, умалчиваю, не договариваю или по-хорошему жалею?

— Хочешь, разберусь с сантехником? Воспитателя поставь на место, вежливо и прямо, ты ведь умеешь. Родителей, уверен, ты любишь и жалеешь, но им необязательно всё-всё знать про нас, их детей. Мы тоже не всё знаем про них — и это правильно, что ли.

Она отодвинула пустые тарелки, промокнула губы салфеткой. Указала на его блюдо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Ешь, — улыбнулась. — Чёрт побери, как же приятно, что ты предложил разобраться с сантехником.