Позже, когда Чудовище подросло и ушло в самостоятельную жизнь, оно все еще страстно хотело любви. Просто чтобы кто-нибудь играл с ним, гладил, бегал наперегонки и говорил ему ласковые, глупые слова. И оно пошло к людям. Напрягаясь, страшась, без надежды на взаимопонимание — его просто тянуло туда.

Но люди его сторонились. Наверное, оно уже тогда было ужасным… А может быть, его страх и напряжение передавались окружающим? Как знать… Во всяком случае, никакие его попытки сблизиться с кем-то и, может быть, подружиться, успеха не имели. Чудовище жадно ловило выражение лиц, глаз — ничего там хорошего не было. Замешательство, непонимание, порой страх, а иногда — брезгливое недоумение: кто это, мол, тут лезет со своим страшным рылом?

Чудовище все еще надеялось, что, если оно будет полезным — люди примут его. Оно старалось преданно смотреть в глаза, ловя желание людей. Оно предлагало себя, когда нужно было помочь, оказать услугу, выполнить тяжелую работу. Пахать? Пожалуйста! Тянуть на себе воз? Да ради бога! Вычерпать грязную лужу? Уже готово! Быть всегда на подхвате, в любое время дня и ночи? Да, да, да!

Нельзя сказать, чтобы его услугами не пользовались. Отнюдь! Окружающие быстро привыкли, что под рукой всегда есть доброволец, на которого можно свалить все свои проблемы и нужды. Причем можно даже не платить — этот доброволец был готов вкалывать без отдыха, срока и бесплатно, за миску похлебки и кусок хлеба, просто чтобы чувствовать себя нужным, чтобы быть «как все», чтобы быть принятым.

Иногда его хвалили, и тогда Чудовище было почти счастливо. Очень редко — благодарили, и это было странно — как будто не про него. А потом его помощь стала в порядке вещей, и на него стали покрикивать, требовать все больше и больше, а иногда — даже грубо и нетерпеливо отпихивать, когда оно становилось ненужным.

— В чем я виновато? — отчаявшись, спросило Чудовище однажды, когда его вновь отвергли. — Разве я делаю что-то не так?

— А ты слишком назойливо, — объяснил хозяин, которому только что Чудовище помогло перелопатить огромную кучу навоза. — Мельтешишь перед глазами, а кому приятно? И вид у тебя такой виноватый, что прямо хочется пнуть.

Это было очень обидно. Чудовище долго плакало за сараем. Оно старалось. Оно помогало. Оно хотело быть с ними! А они не поняли, не оценили и отвергли. Это было несправедливо!

Именно тогда Чудовище решило сторониться людей. Вообще. Оно ушло в лес и вырыло себе нору. Сначала неглубокую, но потом все глубже и глубже. Ему казалось, что, если оно спрячется под землю — его никто не найдет, а значит, и не обидит. В норе было просторно, прохладно, мягко и безопасно. Но ведь век в норе не просидишь — время от времени все равно надо выползать на белый свет, добывать себе пропитание, одежду и все такое прочее. Значит, снова идти к людям.

Теперь Чудовищу приходилось очень долго морально готовиться к каждому походу в деревню. Оно не могло само себе признаться, что желание любви, попранное окружающими, давно перешло ту невидимую грань, когда оно становится ненавистью, а страхи подпитывали это чувство. Чудовище ненавидело людей — именно так защищается от страшной, невыносимой боли поруганная любовь. И понемногу Чудовище стало ненавидеть мир, который обрек его на страдания.

Но больше всего Чудовище ненавидело себя. Свое уродливое тело, свое униженное желание быть хоть кем-то любимым… Если бы кто-то мог заглянуть к нему в его воспаленный мозг — он прочитал бы только одно желание: поскорее умереть, чтобы больше не видеть, не слышать, не осознавать своего уродства. К счастью, инстинкт жизни был все еще сильнее, чем тяга к небытию. И Чудовище, собрав себя в кучу, рано или поздно плелось в деревню.

Чудовище пропускало дни, когда в деревне была ярмарка, — слишком людно, слишком страшно. Оно приходило на закате, когда сумерки скрадывали его кошмарную внешность. Приносило в мешочках и корзинках лесные дары — сушеные грибы, орехи, ягоды, целебные травы. Меняло на муку, соль, консервы. Угрюмо смотрело под ноги — старалось не увидеть случайно свое отражение в чужих глазах, чтобы не стало еще больнее. А потом снова возвращалось в свой лес — до следующего раза.

Наверное, долго оно так бы не протянуло. Ведь ни одно живое существо не может жить без любви! Любовь ведь та же пища, только для души…

Чудовище не знало, что мир — добр. И что мир никогда не покидает своих детей, какими бы они ни были, и всегда стремится чем-то помочь. Иначе как объяснить, что во владениях Чудовища, куда обычно люди не забредали, вдруг появилось сразу двое? Два человека — большой и маленький. Женщина и ребенок.

Когда Чудовище наткнулось на них, оно сразу поняло: женщина умирает. Она была истощенной, измученной, с телом, покрытым струпьями и язвами. Она лежала, закрыв глаза, и тяжело дышала. А маленькая девочка жалась к ней и гладила рукой по спутанным волосам.

Чудовище остановилось в замешательстве. Пока оно лихорадочно раздумывало, что делать — просто пройти мимо, или напугать, или повернуться и нырнуть в заросли, девочка подняла голову и заметила его.

— Пожалуйста, помогите, — попросила девочка. — Мамочка упала и не может подняться. Пожалуйста!

Прятаться было поздно.

— Как вы сюда попали? — неприветливо спросило Чудовище, подходя поближе.

— Мы шли, шли и заблудились. Мы шли искать знахаря. Чтобы помог мамочке. Она очень больна, очень!

— Какие вам тут знахари? — в досаде воскликнуло Чудовище. — Лес тут, понятно?

— Помоги-и-и… — простонала женщина. — Не мне — ребенку. Мне уже поздно…

— Что с тобой? Можешь глаза открыть?

— Не могу… Я ослепла… Это от слез… Слишком много слез…

— Гром тебя разрази! — рассердилось Чудовище. — Как я вам помогу? Чем???

— Переночевать… — прошептала женщина и замолкла, обмякнув всем телом.

Чудовище отстранило ребенка и приложило ухо к груди женщины. Сердце билось, хоть и слабо. Она была еще жива.

— Ты кто? — обратилось Чудовище к девочке.

— Я — Дарёнка. Меня так зовут, потому что я — подарок, так мама говорит. А маму зовут Вера. Она потом проснется и сама скажет.

— Проснется… — с сомнением пробурчало Чудовище.

Ему страшно не хотелось обнаруживать местоположение своей норы, но делать было нечего. Наступал вечер, а оставлять двух женщин в ночном лесу, полном диких зверей, даже Чудовище не рискнуло бы.

— Иди за мной, — бросило Чудовище девочке, поднимая на руки ее мать.

Идти пришлось недолго.

— Какая уютная пещерка, — сказала Дарёнка, удивленно озираясь по сторонам. — Это вы сами устроили?

— И не пещера это вовсе, а нора, — буркнуло Чудовище. — Сами! То есть само.

— Что значит «само»? — переспросила девочка. — Так не бывает! Само — это которое неодушевленное. Веретено, например. Или решето. А вы — или сам, или сама. Вы же одушевленное! Правильно?