— Откуда ты такая умная взялась? — рыкнуло Чудовище. — С чего ты взяла, что я одушевленное? Я — Чудовище!

— Глупости, — возразила Дарёнка. — Вы очень даже ничего. Только не мылись давно. И не расчесывались.

— Мое дело, — самолюбиво сказало Чудовище. — Перед кем мне тут красоваться?

— Передо мной, — объяснила девочка. — Я ребенок и должна учиться прекрасному. У взрослых. Вот как мне вас называть?

— Чудовище, — упрямо набычилось Чудовище.

— Это очень грубо, — вздохнула девочка. — Я буду звать вас Чудик. Так симпатичнее. Чудик, а мама скоро проснется?

— М-м-м-м, — застонало Чудовище, как от зубной боли, вспомнив о том обязательстве, которое наложило на себя, вопреки всем своим страшным клятвам.

Женщина дышала неровно, прерывисто, и похоже, у нее начинался жар.

— Эй, ты, как тебя, Дарёнка, да? Держи котелок. Ты воды из родника набрать сумеешь? Там, у входа, возле ели. Я пока огонь разведу, — бросило Чудовище.

— Сумею, я самостоятельная, — серьезно сказала девочка. — Я много что умею. Мама ведь давно больна.

— Чем больна-то?

— Несчастной судьбой, — пояснила Дарёнка.

— Разве судьбой болеют? — поперхнулось Чудовище.

— Еще как, — коротко ответила Дарёнка, выходя из норы.

Чудовище в своем одиночестве могло полагаться только на себя.

Поэтому без знания целебных трав и минералов оно бы давно загнулось. В норе всегда был запас толченой осиновой коры, и травы чабреца, и сушеной малины, и барсучьего жира, и еще много чего. Вот эти снадобья и стало доставать из укромных уголков Чудовище.

— Чудик, куда воду? — раздалось из-за спины.

Чудовище подпрыгнуло, как ужаленное. Оно совершенно не привыкло к посторонним голосам в своей норе. Оно вообще было несколько удивлено, что еще не забыло человеческую речь.

— Давай сюда, к очагу; — распорядилось Чудовище. — Сейчас начнем лечить твою маму.

— Мама умрет? — спросила девочка.

— Умрет? Еще чего! Зачем ей умирать, когда мы ее лечить будем? — замотало головой Чудовище.

— А мама говорит, что время упущено, — сообщила девочка. — Потому что сильно обижалась на жизнь, и жизнь ей за это отомстила.

— Дура твоя мама, — рявкнуло Чудовище. — Ну то есть ошибается она. Жизнь, она с чего мстить-то будет? И за что, главное?

— За несогласие. Мама говорит, что поняла, да слишком поздно. Надо было раньше соглашаться.

— Ну чего сейчас об этом говорить? — рассудило Чудовище. — Вот потом и посмотрим, что там позже, что там раньше. Давай-ка вон кружку, будем ее отваром поить.

В этот вечер сил у больной хватило, только чтобы пару раз отвара попить. Но задышала ровнее, спокойнее.

— Завтра будем ее мыть и раны лечить, — решило Чудовище.

— Ей нельзя мыться! — запротестовала Дарёнка. — Видите, какая она! У нее кожа воды не принимает!

— Это она вашей воды не принимает, — не смутилось Чудовище. — А у меня тут чистая, родниковая. Целебная! А потом еще и пихтовым маслицем смажем. И медом диких пчел. Ты не бойся, Дарёнка, хуже не будет!

— Хуже не будет, — согласно повторил ребенок. — Я вам верю, Чудик! Вы лучше знаете…

У Чудовища появились новые заботы. Он решил, что солнце, ветер, родниковая водица, чистый лесной воздух и его травы — самое верное средство от загадочной болезни «несчастная судьба». Дарёнка оказалась смышленой и расторопной, она очень здорово ему помогала, и в норе прибиралась ловко и чисто. А самое главное, о чем Чудовище думал, затаив дыхание, — она нисколечко его не боялась. Девочка смотрела на него прямо и открыто, и на ее лице вовсе не отражалось ни брезгливости, ни отвращения, ни раздражения. Она ему улыбалась! И Чудовище поймало себя на том, что ему хочется улыбнуться в ответ. Но оно пока не могло — разучилось. А может, и не умело никогда?

Несколько дней женщина по имени Вера только спала, просыпаясь, когда ее поили отварами или смазывали маслом, а потом снова засыпала.

— Это она от усталости, — объяснила девочка. — Мы все шли и шли, мама все плакала и плакала, и ничего не могла есть, а потом мы совсем заблудились. Пока вы нас не нашли. Такое счастье нам выпало!

— Уж точно, счастье, — не стало спорить Чудовище. — Это ж чистая случайность, тут лес непроходимый, ни живой души. Сгинули бы, и никто могилки не нашел. Как это я на вас вышел?

— Вышел? Вы, что ли, вспомнили, что мужского рода? Да, Чудик? — вдруг обрадовалась Дарёнка.

— Э-э-э-э… Выходит, так, — смутился Чудик. — Ну, Чудовище такое, мужского рода.

— Не-е-е-ет, — засмеялась Дарёнка. — Какое же вы Чудовище? Оно страшное и злое!

— А я какое?

— А вы большой и добрый! И руки у вас целебные!

— Я большой… Я добрый… — недоверчиво повторяло Чудовище, словно пробуя слова на вкус. — Ты это… пошла бы, поиграла, что ли! А то все в делах да в делах. Дитя же!

— Я пойлу лучше малины пособираю, — схватилась за лукошко девочка. — У вас тут малина дикая — чудо просто!

— Ну иди, иди, все на свежем воздухе… — одобрило Чудовище, дивясь своим новым, непривычным и странным чувствам и ощущениям.

Через какое-то время женщина стала понемногу приходить в себя. Обрадованное Чудовище с удвоенной силой взялось вытягивать ее с того света. Вскоре уже они могли разговаривать.

— Что это за болезнь такая — «несчастная судьба»? — как-то спросило Чудовище. — Мне твоя дочка сказала…

— Правду сказала, — призналась женщина. — Дура я была, ох, дура! Сама себе болезнь накликала.

— Это как же?

— Да как… Так вот. Судьба у меня была, как я сейчас понимаю, обычная, как у всех. И хорошее, и плохое — всего помаленьку. Только я хорошее как должное принимала, а за плохое цеплялась. И ну обсуждать да осуждать! Жаловалась я много на судьбу. Муж, мол, мало внимания уделяет. Свекровь притесняет. Дом тесноват. Корова мало молока дает. Бусы у соседки в пять рядов, а у меня всего в три. Все мне казалось, что у других лучше, а меня обделила судьба. Ну, она и обиделась.

Однажды крепко я осерчала на мужа за что-то, выгнала его в сарайку спать. А ночью снится мне — пришла женщина, статная такая, высокая, а одета — не поймешь, не то в белом, не то в черном. И говорит она мне: «Ну, Вера, услышала я твои сетования. Все у тебя в черном цвете нарисовано. А я ведь к тебе всегда в белом приходила! Видно, не знаешь ты, что такое черный цвет-то…» А я ей в ответ: «Да куда уж чернее? С мужем вот поругалась, денег в обрез… Кроме дочки, никакой радости в жизни нет! Гори она огнем, такая судьбина!» А она кивнула и говорит: «Ну, значит, так тому и быть!» И пошла из избы, а напоследок вроде как светом полыхнула. Проснулась я — Господи боже мой, сарайка-то горит! Я дочку в охапку, выскочила, а уж от сарайки и дом занялся. Все миром тушили, да только куда там! Одни головешки остались. Больше я уж мужа и не видела… Вот и остались мы голые да босые, без крова, без хозяйства, без кормильца.