— Ох, Вера! Ну и страсти ты рассказываешь! А на теле-то у тебя что? При пожаре, что ль, обгорела?

— Какое там! Пожар ни меня, ни дочку не тронул, ни царапинки не было! Это от обид моих на жизнь да на судьбу. Я свои раны душевные растравляла, растравляла, ну и дождалась: стали они у меня на теле проявляться. А как в гнев впаду — так и гноиться начинают.

— Бедная ты, бедная…

— Какое «бедная»? Глупая, а не бедная! Ведь я, дура такая, и тут не унялась. Нет чтоб остановиться, подумать, что я понять должна, — так я опять судьбу проклинать, дескать, последнее отняла — здоровье! И опять мне во сне женщина та является, и спрашивает: «Ну а теперь как, довольна судьбой?» А я ей кричу: «Ты что, издеваешься? С чего мне довольной-то быть? И так счастья немного было, а теперь и вовсе не стало! Глаза бы мои такое „счастье“ не видели!» А она опять кивает и говорит: «Ну, раз так хочешь, пусть не видят!» Наутро глаза открываю — а там темным-темно, будто солнышко и не вставало… Вот тут я и задумалась: а что теперь? Дочка еще малая совсем. Я — калека слепая. Сами у родни живем, приживалами… Что ж я такого сделала, чтобы так-то вот судьба обернулась?

— И что, дальше-то что?

— А дальше… Как ослепла я, так времени у меня много стало. Вспоминала жизнь свою, пересматривала да перетряхивала, как старые вещи… Ну и поняла: видно, раньше-то мне зависть глаза застила! Что, мол, у других и кусок слаще, и сундук больше… А на самом-то деле судьба меня баловала! И хозяйство было справное, и здоровье крепкое, и муж работящий, а уж дочка — вообще золотая! Тут-то и вышло мне настоящее прозрение: где ж глаза мои раньше были??? Чего я на судьбу бочку катила? Она ж для меня все! А я… неблагодарной оказалась.

— Как же ты, слепая да с дочкой, в лес-то забрела?

— А это опять судьба… Явилась ко мне во сне, смотрит и молчит. А я ей и говорю: «Спасибо, матушка-судьба, что живая я, что дочка у меня есть, умница-разумница, что руки-ноги работают, да и голова немного начала. А раны что ж… Лечить будем!» А она отвечает: «Ну, вижу, стало до тебя доходить кое-что… Меняешься ты. Так и быть, дам тебе последний шанс. Бери дочку и иди, куда дорога поведет да сердце подскажет. А как до большого леса дойдешь, найдешь там знахаря, только он тебе помочь сможет. Может, тогда еще солнышку порадуешься. Ну а коли не найдешь — на судьбу не обижайся, ты сама такой путь выбрала». А я и правда не обижалась — кого ж винить, коли сама кругом виноватая?

— Ты только это… себя не вини! Виноватого всегда пнуть хочется, — вдруг вспомнило Чудовище, и заныли его душевные раны. — Ну ошиблась, с кем не бывает? Так ошибку поправить можно. А винить себя — это только раны растравлять.

— Ой, правду говоришь! Не буду раны растравлять, буду залечивать. Спасибо судьбе, что тебя вот встретили. А ты, случаем, не тот самый знахарь?

— Да какой я знахарь! Так, живу я здесь, — нахмурилось Чудовище. — Знахаря потом поищешь. А сейчас сил набирайся.

Вернулась Дарёнка с лукошком малины, ели ее вдоволь, и на сушку еще осталось. Потом снова отвары варили, а потом ходили закатом любоваться, и Вера с ними — хоть и не видно, зато тепло ощущается и компания хорошая.

— Чудик, а давай я тебя причешу? — как-то предложила Дарёнка. — А то ты правда на чудище похож!

— Я и есть Чудище, Чудовище даже, — недовольно сказало Чудовище, но послушно подставило голову.

— Правда, что ли, такой страшный? — не поверила Вера.

— Правда, — отрезало Чудовище.

— Не слушай его, мам! Он славный, и еще симпатичный, даже очень! Только он себя почему-то не любит! — запротестовала Дарёнка.

— А за что мне себя любить? — насупилось Чудовище. — Меня в жизни никто не любил, кто боялся, кто использовал, а чтоб любить — не помню такого.

— Ну я же тебя люблю, — удивилась Дарёнка. — Как же — никто? И не боюсь нисколечко! Ты хороший! И вовсе не страшный! Я думаю, ты просто заколдованный!

— Сама ты заколдованная, — махнуло рукой Чудовище. — Сказки сочиняешь.

— Ну и что, — возразила Дарёнка. — Пусть и сказка, зато хорошая. А ты просто мой Чудик!

…Не ошибся Чудик — вода, воздух и солнышко оказались целебными, и раны Веры стали быстро затягиваться, заживать. Наверное, это ее новые мысли помогли. И благодарность судьбе — благодарность самое лучшее лекарство от душевных ран.

А однажды, когда они все вместе вышли из пещеры, которая все меньше походила на нору, а все больше на дом, Вера вдруг вскрикнула:

— Ой! Я, кажется, солнечный лучик видела! На миг, но видела!

Дарёнка кинулась ей на шею, завизжала от счастья. А вот Чудовище не обрадовалось… Повернулось и побрело прочь. «Вот она прозреет и увидит, какой я на самом деле, — обреченно думал он. — И кинется бежать со всех ног, только бы подальше. И опять я один… Эх, судьба!»

Тут он вдруг в мыслях запнулся, словно протрезвел. «Да что ж я делаю??? — подумал он. — Это ж какое счастье мне этим летом привалило — Дарёнка… Вера… Да я всю оставшуюся жизнь судьбу благодарить должен, что они у меня столько времени пробыли, заботиться о себе позволили, не шарахались, не гнали! Ай, что будет, то и будет! Вишь, для Чудовища и то у судьбы подарки есть…»

— Чудик, Чудик! Куда же ты ушел?! Мама теперь правда все видит! У нее глазки открылись! — издали закричала Дарёнка, подбегая к пеньку где он пристроился.

— Ну и ладно, ну и хорошо, — сказал он, отворачиваясь и часто моргая, — глаза что-то отсырели.

«Чего ж хорошего, сейчас подойдет и увидит, кто ее тут приютил, — думал он. — Только бы снова со страха не ослепла».

— Чудик, дорогой, это и правда чудо! Мои глаза снова видят! — радостно говорила приближающаяся Вера. — Да взгляните же на меня!

«Сейчас она увидит меня… И все! Все кончится! — с ожесточением подумал он. — А, и ладно! И пусть!»

И Чудовище поднялось к ней навстречу, готовое к самому страшному, к ужасу, к крику… к расставанию.

Но неожиданно он увидел, как ее глаза вспыхнули радостным изумлением, ярко-ярко, как две лампочки.

— Боже, какой вы… красивый!

«Издевается?» — неуверенно подумало Чудовище, всматриваясь в ее глаза, ища в них притворство или жалость. Но неожиданно он увидел в них свое отражение. И замер, пораженный.

Он очень давно не смотрел ни в чьи глаза. Даже в Дарёнкины. Мимо смотрел! А сейчас вот глянул — и увидел, что отражение ему нравится! Хорошее было отражение. Мужественное. Человеческое…

Исчезла куда-то бугристая кожа, неопрятные лохмы, и судорога, сводившая лицо, отпустила, прошла бесследно. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Видимо, устав ждать, Вера просто сделала шаг — и обняла его, прижалась к широкой груди. А сбоку к ноге прижалась Дарёнка.

— Вы меня расколдовали, — сказал он. — Как в сказке.

— И ты нас, — сквозь слезы сказала Вера. Но это были уже слезы счастья, светлые и легкие, от которых глаза не слепнут, а только ярче сияют.