Притянув к себе, Мами обняла меня, прижав к выцветшему розовому фартуку – она его носила всегда, сколько я себя помнила. Я даже испугалась, так крепко она меня держала.

– Chérie, я смотрю, как исчезают звезды, – ответила она, помолчав с минуту.

– А почему? – не поняла я.

– Потому что, даже когда звезды не видны, они все равно там, – сказала Мами. – Они просто прячутся за солнцем.

– Ну и что?

Бабушка разжала объятия и, наклонившись, заглянула мне в глаза.

– Потому что, дорогая, это очень здорово – понимать, что пусть ты чего-то не видишь, но все же знаешь, что оно существует.

Слова Мами из далекого прошлого – с тех пор минуло без малого тридцать лет – все еще эхом отдаются у меня в ушах, когда голосок Анни заставляет меня вздрогнуть от неожиданности.

– Ты почему плачешь? – спрашивает дочка. Поднимаю голову и с удивлением понимаю, что она права – по щекам у меня катятся слезы. Я торопливо смахиваю их тыльной стороной ладони, попутно перемазав лицо тестом, и изображаю улыбку.

– Я не плачу.

– Ну мне-то ты можешь не врать. Я вздыхаю.

– Просто я думала о Мами.

Анни делает большие глаза и корчит гримасу.

– Отлично, теперь ты решила изобразить переживания!

Она бросает в угол рюкзак – тот с глухим стуком приземляется на пол.

– Что это значит?

– Сама знаешь, – фыркает Анни. Она закатывает рукава своей розовой рубашки, хватает фартук с крючка, слева от решеток, на которые я складываю противни с выпечкой.

– Нет, не знаю, – упорствую я. И, замерев, смотрю, как Анни достает из стального холодильника упаковку яиц и четыре пачки масла, хватает с полки мерный стакан. Она летает по кухне так же грациозно, как когда-то Мами.

Анни сначала сбивает масло в большом стационарном миксере, добавив четыре стакана сахара и по одному подмешивая яйца, и лишь после этого отвечает:

– Может, если бы ты могла, типа, испытывать хоть какие-то чувства, когда выходила замуж за папу, сейчас бы вы не разошлись, – произносит она наконец, перекрывая рев миксера.

У меня перехватывает дыхание, я смотрю на дочь, вытаращив глаза:

– Ты о чем? Я испытывала чувства и не скрывала их. Анни выключает миксер.

– Неважно, – бурчит она. – Не скрывала… Только когда, типа, злишься и отправляешь меня в мою комнату и все такое. А хоть бы раз сделала вид, что ты с папой, типа, счастлива!

– Я была счастлива!

– Неважно, – отвечает Анни. – Не могла даже сказать папе, что любишь его.

Я хлопаю глазами.

– Это он тебе такое сказал?

– А что я, маленькая, сама, типа, ничего не вижу? – огрызается дочь, но по тому, как бегают ее глаза, я догадываюсь, что попала в точку.

– Анни, твой отец не должен был говорить тебе плохое обо мне, – говорю я. – В наших отношениях есть много такого, чего ты не понимаешь.

– Например? – спрашивает Анни с вызовом.

Я прикидываю, что ответить, и в конце концов решаю не втягивать дочь во взрослые разборки – неправильно это, ей незачем в них участвовать.

– Это касается только меня и твоего отца. На это Анни громко смеется, закатывая глаза.

– Он-то мне доверяет и говорит откровенно, – чеканит она. – А ты – знаешь что? Ты все разрушаешь, мамочка.

Я не успеваю ответить, потому что на входной двери в кафе звякает колокольчик. Смотрю на часы – до шести, когда мы официально открываемся, еще несколько минут, но Анни, видимо, забыла запереть дверь, когда вошла.

– Мы еще поговорим об этом, барышня, – ледяным тоном говорю я.

– Неважно, – бормочет Анни себе под нос.

Она отворачивается к миксеру, и я краем глаза замечаю, как она добавляет муки и молока, потом ванили.

– Доброе утро, Хоуп, ты здесь? – раздается голос Мэтта, и я выскакиваю в зал.

Слышу, как Анни шепчет: «Ну, конечно, это он», но делаю вид, что ничего не слышала.

Миссис Кунц и миссис Салливан появляются, как всегда ровно в 7:30, и Анни немедленно бросается к ним. Обычно она предпочитает оставаться на кухне и, нацепив наушники своего айпода, занимается капкейками и пирожками. Это дает ей возможность игнорировать меня, пока не наступает время бежать в школу. Но сегодня она – сама приветливость – с лучезарной улыбкой выскакивает к посетителям и наливает кофе, даже не дав им шанса сделать заказ.

– Вот сюда, пожалуйста, дайте-ка, я подвину вам стулья, – воркует она, жонглируя двумя чашками и крохотным кувшинчиком сливок, а старушки семенят за ней, переглядываясь.

– Что ж, спасибо, Анни, – произносит миссис Салливан, пока Анни ставит чашки и сливки на столик и выдвигает стул, помогая ей сесть.

– Пожалуйста! – радостно отзывается Анни. На миг мне кажется, что та девочка, что обитала в ее теле до развода, вернулась. Миссис Кунц тоже бормочет благодарность, и Анни щебечет: – Не за что, мэм!

Она зависает с клиентками, пока они делают первые глотки горячего кофе, мнется с ноги на ногу и буквально сгорает от нетерпения, выжидая, когда миссис Салливан наконец неторопливо надкусит свой маффин с черникой, а миссис Кунц попробует пончик с корицей и сахаром.

– Э-э, извините, можно я, типа, кое-что у вас спрошу? – нарушает тишину Анни.

Я протираю стойку и замираю, пытаясь расслышать, что же ей так не терпится узнать.

– Конечно, дорогая, – отвечает миссис Кунц. – Только ты не должна вставлять «типа» вот так, прямо посреди предложения.

– Чего? – озадаченно переспрашивает Анни.

Брови миссис Кунц лезут на лоб, и Анни хватает сообразительности поправиться:

– В смысле, извините.

– Слово «типа» не следует использовать в предложении в качестве вводного, – наставительно поясняет миссис Кунц моей дочери.

Я наклоняюсь за стойку, чтобы скрыть улыбку.

– Ну да, – говорит Анни. – В смысле, я знаю. Вынырнув из-под стойки, я замечаю, что лицо у нее пылает. Мне становится не по себе, жалко девочку: миссис Кунц в десятом классе вела у нас английский – она крепкий орешек. Я уже хочу подойти и заступиться за Анни, но не успеваю, потому что в бой бросается миссис Салливан.

– Ах, Барбара, отстань от ребенка, – говорит она, слегка ударяя подругу по руке. Потом, обернувшись к Анни, продолжает: – Не обращай на нее внимания. Она просто привыкла командовать своими учениками, а теперь на пенсии, вот и скучает.

Миссис Кунц пытается возразить, но миссис Салливан снова шлепает ее и улыбается Анни:

– Ты о чем-то хотела нас спросить, детка? Анни откашливается.