Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Коммунист, дядя Коля, точно — коммунист, — горячо заверила его Соня. — Он даже взносы платил.
— Ну ладно, коли так, — проворчал Николай Афанасьевич. — Вот что я тебе скажу. Всеми делами иностранцев ведает МИД — министерство иностранных дел, вот туда тебе и надо обратиться. Зайдешь в приемную для посетителей, это на первом этаже. Не вдаваясь в подробности, объяснишь, так, мол, и так, беспокоюсь за своего друга, все ли с ним в порядке. И поменьше подробностей, там они никому не интересны, а тебе только навредить могут. А еще лучше, если ты вообще никуда не пойдешь, а будешь спокойно ждать, когда твой друг вернется, или ждаст о себе знать. Но я вижу, что это совет тебя никак не устраивает.
На следующий день Соня взяла на фабрике отгул и отправилась по адресу, указанному соседом. Народу в приемной оказалось немного и уже вскоре она зашла в кабинет, где за огромным столом сидел полный пожилой человек в строгом черном костюме, но очень добрыми, как ей показалось, глазами. Он, не перебивая, выслушал посетительницу и, не задав ей ни единого вопроса, попросил обождать в коридоре. Через полчаса, ей показалось, что прошла вечность, к ней подошел другой человек и предложил зайти в кабинет на втором этаже.
— Вы интересуетесь человеком по имени Джамал Зевар-Ага, — утвердительно произнес хозяин кабинета. — А кем он вам доводится?
— Друг, — коротко ответила Соня, густо покраснев.
— Вообще-то мы даем справки только родственникам и по запросу официальных организаций. Вам мы отвечать не обязаны. Но в порядке исключения скажу. Произошло какое-то недоразумение. Человек с таким именем в нашем городе никогда не жил и нам о нем ничего не известно.
— Этого не может быть, — пробормотала ошеломленная девушка. — Он же партийную школу закончил, и аспирантуру тоже… Скажите, может быть, я могу где-нибудь еще узнать про него?
Ответ последовал резкий: «Подобные вопросы не в моей компетенции».
На следующий день, сразу после обеда, Соню вызвали в фабком. В комнате за столом председателя фабкома оказался незнакомый Соне молодой человек.
— Вчера вы были в МИДе, — начал он разговор. — Интересовались человеком по имени Джамал Зевар-Ага. Расскажите, какие у вас были с ним отношения, о чем вы говорили, когда встречались, были ли вы с ним в интимной близости.
— Мне бы не хотелось обсуждать эту тему, — робко возразила Соня.
— Вы, видимо, не понимаете, кто с вами сейчас разговаривает. Я сотрудник Комитета государственной безопасности. И вы обязаны отвечать на любые мои вопросы и обсуждать со мной любые темы, которые нас интересуют, — голосом он особо выделил слова «обязаны» и «любые».
— Мы просто дружили, — пролепетала Соня. — Он коммунист, я комсомолка, что плохого в нашей дружбе?
— Что в вашей дружбе было плохого, нам еще предстоит разобраться, — многозначительно заметил ее собеседник. А сейчас отвечайте на мои вопросы.
Позже она не могла вспомнить ни его вопросов, ни своих ответов. Казалось, земля уплывает из-под ног, к горлу подступил противный комок. В себя она пришла, только когда он поднялся, неловко, с резким звуком, отодвинув стул.
— А теперь слушайте меня особенно внимательно и запомните каждое мое слово. Вчера в министерстве иностранных дел до вашего сведения довели, что человек по имени Джамал Зевар-Ага никогда не проживал ни в нашем городе, ни в нашей республике. А посему и вы никогда впредь не будете ни разыскивать этого человека, ни интересоваться его судьбой. Сейчас вы напишите заявление, где обязуетесь выполнять неукоснительно это требование.
Х Х Х
…Малыш родился длиннющий, смуглокожий, с темными волосенками на голове. Оформлять свидетельство о рождении она поехала одна. Сына назвала Роман, отчества дала своего отца, в графе «отец ребенка» красовался прочерк. Когда баба Сима прочитала метрику своего единственного внука, где значилось «Роман Ильич Лучинский», она прослезилась и, взяв кулек с ребенком, уселась на диване, прижав младенца к себе.
Мамочка, наш Рома тоже был Роман Ильич Лучинский, так что у него теперь появился племянник — его полный тезка и однофамилец. Разве я что-то не так сделала?
Все так, все правильно, — сквозь слезы приговаривала баба Сима. — Вот вернется Ромочка и будем мы их путать.
— Только бы вернулся, а там уж как-нибудь разберемся, не перепутаем, — еле слышно прошептала Соня.
На том все разговоры по этому поводу были прекращены в их семье надолго. Только после того, как на дядю Романа пришла похоронка, Ромку посвятили в историю его имени, ничего так и не сказав об отце.
Ромка младенцем был болезненным, то и дело попадал в больницу, и в палату вместе с ним укладывалась не мама, а баба Сима. Она и кровь ему свою дала, когда мальчишке потребовалось переливание, тем более, что и группа крови у них оказалась одинаковой. Дворовая детвора называла его просто Ромкой, мать не признавала никаких уменьшительно-ласковых имен и обращалась только «Роман», бабушка говорила то «Ромочка», то «Ромашка», на последнее он сильно сердился. Но все больше предпочитала говорить «сыночек». Он и рос с искренним, до поры, до времени убеждением, что у него две матери. Одну называл «мама Сима», другую «мама Шоня» — в раннем детстве шепелявил, а потом и сам, и все окружающие привыкли так называть Соню, да и она не возражала: Шоня так Шоня.
В округе каких только не было национальностей. И русские здесь жили, и узбеки, армяне, татары и евреи, азербайджанцы и украинцы. Годам уже к четырем Ромка свободно болтал на самых разных языках. С армянами здоровался «барев дзез», евреев степенно приветствовал «шалом алейхем», азербайджанскому приятелю, подзывая его, кричал «гяль бюра», воробья называл «горобец», а отправляясь в булочную за хлебом, неизменно осведомлялся у однорукого узбека-продавца: «нон иссыкми?» — хлеб горячий?
Секретным для него в их семье оставался только еврейский язык идиш, из которого Ромка знал лишь несколько слов, преимущественно ругательных. Когда мама Сима хотела что-то от него скрыть, то к маме Шоне обращалась именно на идиш. Ромку это злило и обижало. «Чего секретничаете?», ворчал он. Как-то мама Шоня, шутя, обняв сына, пообещала: «Ладно, Роман, у нас с тобой будет свой секретный язык. Научу тебя говорить по-арабски».
— А ты умеешь? — загорелся Ромка. — Он знал, что мать прилично говорит на французском и немецком, понимает идиш, но про арабский слышал впервые. Он не отставал от Шони до тех пор, пока ей не пришлось выполнять своей обещание. Во время этих уроков мама Сима вскипала, как чайник на керосинке: «тьфу, плевалась она, и, обращаясь неизвестно к кому, добавляла на идише, — абрехде коп (сломай голову)».
Арабский язык увлек мальчишку не на шутку, способности к языкам он видно унаследовал от матери, и вскоре уже поражал своих сверстников незнакомыми им словами.
С детворой Ромка ладил. В их многоликом городе национальных различий по сути не было. Жили себе и жили, не интересуясь и не задумываясь, кто какого происхождения, почему у одного вихры торчат белые, а у другого черные, да отчего разрез и цвет глаз не у всех одинаковый. В почете было нечто особенное, что отличало их друг от друга. К примеру, Павлик по прозвищу Бублик не боялся кипятка. Он кругами ходил вокруг чьей-нибудь кухни, где варился ароматный борщ и, стоило хозяйке на мгновение отвлечься, тут же запускал в кипящую кастрюлю свою вечно немытую, в ципках лапу, вытаскивая кусок мяса. Витька умел играть на балалайке и учился игре на баяне, Вовка-немец, вредный и противный, ловчее всех гонял мяч, Полинка из угловой квартиры лучше всех танцевала и тетя Эля определила ее учиться в хореографическое училище, где сама преподавала. А Ромка раньше всех научился читать и считать и крепким, преодолев младенческие болезни, стал настолько, что его одного подпускал к своей наковальне и давал подержать щипцами кусок расплавленного металла кузнец дядя Максуд.