Через несколько лет ее новый муж умер от цирроза печени. Младшего, Сашу, усыновила свекровь — несмотря на то что Олеся Глебовна успела его полюбить и расставаться с ним не хотела. Этот сводный Вадимов брат, как стало известно, рано начал пить и быстро превратился в алкоголика. В асоциального, гротескного персонажа — с синим носом и бессмысленным выражением физиономии. Вадим до сих пор встречается с ним иногда, помогает.

Олеся Глебовна осталась вдвоем с Вадимом, когда он заканчивал школу. Он говорил, что с этого времени мама стала класть на видное место листок, на котором ее почерком было написано, скажем, о преимуществах и красоте честности. Таким образом она пыталась воспитывать в нем настоящего человека.

Помимо прочего, я спрашивала Олесю Глебовну о Вадимовых бабушках и дедушках, имея в виду присутствие наследственных болезней, о которых мне следовало бы знать как будущей матери его сына. Насчет болезней я не добилась ничего вразумительного. Зато обнаружила, что родители Олеси Глебовны, живущие где-то в области, ребенком отдали ее на удочерение дальним московским родственникам. С тех пор своих биологических родителей она не видела. Приемные же любили ее не слишком, отчего она и постаралась выйти замуж при первом удобном случае.

Мне очень жаль эту женщину. А ведь во время нашей последней встречи она сказала, что не может назвать себя несчастливой. И это при том, что уже тогда она, скорее всего, знала о своей болезни. У Олеси Глебовны обнаружили рак, но лечиться она не стала; только колола себе морфий, увеличивая дозу, и скрывала от сына болезнь. По всей видимости, успешно: обо всем об этом я узнала случайно, год спустя, от ее соседки.

В то, что Олеся Глебовна была счастлива, трудно поверить вот так запросто, по-житейски. Ее детское имя, совсем не подходившее к внешности, вместе с тем довольно точно описывало ее — никем по-настоящему не удочеренную, недолюбленную, все будто живущую понарошку, надеясь, что вот скоро настанет всамделишная жизнь, и тогда все будет как надо… Однако ведь бывают персонажи в литературе — вроде все у них плохо, и муторно, и живут среди серых, никогда не меняющихся пейзажей — и все-таки они счастливы. «Но ведь это в литературе, — скажете вы, — где ж вы их в жизни видели?» Возможно, Олеся Глебовна как раз и была одной из таких людей.

Вернувшись домой с работы, Вадим оставил в холле портфель. Услышал голоса и направился к ним.

Маша неожиданно появилась откуда-то сбоку, обняла его и чмокнула в висок. Остальные сидели на кухне за стойкой. Милка вычурно протянула для поцелуя безукоризненный маникюр, но поцелуя не состоялось; Дима, крупный, медленный и в старых толстых очках, встал подать руку.

Вадим присоединился, скинув пиджак. Спиртного ему не хотелось. Он начал пробовать подогретые Машей закуски: ракушки с начинкой, дамплинги с креветками, слоеные булочки. Милка же, сделав минимальную паузу, продолжила щебетать:

— Мне тут такое устроили, это что-то. Представляешь, менеджеры нашего дома тут решили со всех квартир запасные ключи от машин пособирать. Типа, если пожар или что еще — чтоб все машины быстро повывозить из гаража… А мне это надо, чтоб от моих машин ключи у кого-то были? Ну, ты понимаешь… (Значительный взгляд в сторону собеседников.)

Все слушали завороженно. Вадим тоже попал под влияние неутомимой Милкиной энергии. Ее можно было смотреть, как MTV. Затрепетав пальцами, она вскинула волосы, взяла сигарету — Дима немедленно явил зажигалку.

— …Ну, они по этому делу уже два письма официально прислали. Мол, господа Зеркальцевы, будьте любезны предоставить по одному ключу. Мы, естественно, ноль эмоций. Потом Юрик улетел в Австрию, я одна живу две недели. И Борька мне повез «мерседес» на техобслуживание. Помыл там, натер, так далее. И ключ мне оставил у консьержа, в запечатанном конверте. Я приезжаю домой, мне дают конверт — смотрю, пустой. Я говорю: здесь должен быть ключ. Они мне: мы не знаем, вот лежит конверт, мы передаем. Тут я взбесилась — ну, ты понимаешь. (Милка посмотрела выразительно.) Это мне был оставлен конверт. А они, хамье, его открыли и взяли ключ для гаража. Я говорю: чтоб ключ был у меня через две минуты. Они звонят: извините, говорят, менеджер стоянки ушла. Будет только в понедельник, а ключ у нее. Прикинь! Типа какая-то идиотка с моим ключом ушла — можешь представить? И я говорю: хорошо. До понедельника можно подождать. Только я сейчас закажу лимузин. И буду на нем ездить весь уик-энд, а счет потом выставлю вам… Естественно, у меня там еще «ягуар» стоит, но ты понимаешь… — я хочу ездить сейчас на «мерседесе». И что ты думаешь? Через полчаса ключ был у меня.

Милка приобрела скромно-торжествующий вид.

— Молодец, — одобрила Маша, — что-то у вас все время администрация наглеет. А у нас тут тоже, кстати говоря… У нас же бассейн не подземный, как в вашем доме, а на самом верху. Так… — ой!

Здесь Маша взметнулась и бросила на лету:

— Илюшка плачет… забыла передатчик включить…

Вадим погрустнел: сейчас придется что-нибудь соображать и делать, чтобы беседа не провисала. Чтобы не показаться в очередной раз асоциальным типом.

Вернувшись, Маша застала Милку, утомленную пятиминутным молчанием. Дима нудно рассказывал о каких-то китайских грибах, а Вадим смотрел на него, прищурившись, и как бы отсутствовал. Будто его и не было здесь, только пустое тело дожевывало остатки пищи, навалившись на стойку… Маша воткнула в розетку выводящую часть передатчика и вернулась на место. Видимо, чтобы не оставить Маше возможности включиться в уже существующий разговор, куда ее саму отчего-то не взяли, Милка начала собственный. Скорее всего, первым, что ей пришло в голову:

— Я тут десять штук в церковь пожертвовала.

Фраза получилась усиленно-декларативной, и Милка испугалась ее эффекта: все повернулись к ней, Дима даже звякнул об тарелку оброненной ракушкой. На Машином лице образовался искренний интерес. Она спросила вкрадчиво, опасаясь спугнуть такую дивную тему:

— А зачем?

— Как зачем? — Милка озадачилась. — Ну, чтоб помочь, и все такое…

— Кому?

— В смысле? — Милка, похоже, не смогла соотнести этот вопрос с той информацией, что она предоставила.

Дима помог: поправил указательным пальцем очки и выступил во вполне праздничном тоне, будто желая выдать вопрос за совершенно новый, придуманный им самим:

— А тебе-то это зачем э-э… Милочка, родная?

— Ну вы совсем какие-то, — фыркнула Милка облегченно, пережив десять секунд непонимания. — Помогать надо людям, делиться, и все такое прочее… Ты же вон всем помогаешь… (Милка сосредоточилась на Маше, ища поддержки, но та осталась неубежденной.) — Если на то пошло, я как раз перед этим вспоминала. Ну, как я раньше жила, что плохого делала… — Милка взяла вызывающий тон: — И решила грехи замолить. И начать жить по-другому. — Взглянула гордо.

Дима пробубнил:

— Ну, грехов немного было — всего-то на десять тысяч… «шкоду» только какую-нибудь и купишь…