Ну, если говорить о впечатлениях и о замечаниях, то не могу я молчать о том, что меня в первые же дни пребывания там, в Чернобыле, поразили два обстоятельства. Я привык относиться к работающим в Комитете госбезопасности как к людям, которые сохраняют государственную тайну, организуют контроль тех, кто допущен к особо секретным или особо важным работам, организуют службы, позволяющие сохранять техническую документацию, переписку. С этой точки зрения, главным образом, я и знал Комитет госбезопасности, – но и по рассказам, по литературе знал о той части этого комитета, которая занимается разведывательной или контрразведывательной работой. В Чернобыле мне пришлось столкнуться с высокоорганизованными, очень четкими молодыми людьми, которые наилучшим образом выполняли те функции, которые там на них легли. А на них легли функции, в общем-то, непростые.

Организация четкой и надежной связи. Это было сделано буквально в течение суток по всем каналам, причем тихо, спокойно, очень уверенно, и видел я кругом молодых людей, которых возглавлял Федор Алексеевич Щербак. Все это было сделано удивительно четко и быстро. Кроме того, на их плечи легла забота об эвакуации: чтобы она проходила без паники, чтобы не было каких-то там панических настроений, эксцессов, которые мешали бы нормальной работе, – и они вели такую работу. Но как они ее вели, как они ее делали, я до сих пор не могу себе представить, потому что знаю только результат этой работы. Действительно, никаких проявлений, мешающих организации этой необычной, трудной работы, не было. Я был восхищен и технической вооруженностью, и культурой, и грамотностью этой группы людей.

Прямой противоположностью деятельности этой группы была деятельность гражданской обороны в той структуре и в том составе, который действовал в первые дни. Это меня просто поразило. Казалось бы, мы все часто учимся, переобучаемся, выпускается огромное количество брошюр, тратится огромное время на всех предприятиях, – но взять власть в свои руки по всем тем вопросам, которые, казалось бы, входят в сферу гражданской обороны, скажем, генералу Иванову, который в первые дни этим делом командовал, по-моему, просто не удалось. Они и не знали, что делать, и даже когда получили указания, каких-то каналов воздействия, рычагов управления, умения справиться с ситуацией ими проявлено не было. Но я хочу повторить, что это личные впечатления: насколько делалась, например, незаметным образом, но оказывалась результативной работа чекистов, – настолько не чувствовалось, не видна была позитивная, а видна была негативная, беспомощная часть работы гражданской обороны в первые дни. И не отметить это я бы не мог.

В первые же дни Чернобыльской трагедии очень бросались в глаза дефекты нашей информационной службы.

Оказалось, что несмотря на то, что у нас есть и Энергоатомизат, и медицинские издательства, есть общество «Знание», – полностью отсутствует готовая литература, которая бы могла быстро быть распространена среди населения и объясняла бы, какие дозовые нагрузки для человека являются относительно спокойными, какие дозовые нагрузки являются чрезвычайно опасными, как вести себя в условиях, когда человек находится в зоне повышенной радиационной опасности. Нет системы, которая бы могла давать грамотные советы: что мерить, как мерить, как вести себя с овощами, фруктами, скажем, поверхность которых могла быть заражена бета-, или гамма-, или альфа-излучениями. Было много книг для специалистов, толстых, грамотных, правильных, которые находились во всех библиотеках, – но именно брошюр, листовок таких, которыми японцы, например, сопровождают свою технику – часы ли, диктофоны ли, видеомагнитофоны ли – что нужно сделать в той или иной ситуации, какую кнопку нажать, сколько времени подождать, как поступить, – вот такой литературы в стране практически не оказалось.

Я уже упоминал о том, что предлагал с самого начала создать пресс-группу при Правительственной комиссии, которая бы правильно информировала население о происходящих событиях, давала бы правильные советы. Но это почему-то не было принято. После приезда в зону бедствия Рыжкова и Лигачева в Чернобыль были допущены журналисты. Их там появилась большая армия. И, наверное, хорошо, что это было разрешено, но плохо, что не было организовано должным образом. Почему? Приезжают журналисты разные, большей частью очень хорошие журналисты – например, бригада «Правды», известный руководитель научного отдела «Правды» Губарев, Одинец. Много хороших украинских журналистов и кинематографистов, кинодокументалистов там появилось, но я видел своими глазами, как они подбегали к наиболее известным людям, которые там находились, хватали их за пуговицу и брали какое-то частное интервью по какому-то конкретному вопросу. Иногда им удавалось спросить председателя Правительственной комиссии или группу членов Правительственной комиссии по какому-то частному, отдельному вопросу. Большую часть времени они проводили, конечно, на местах, разговаривали с людьми, которые эвакуировались, или с людьми, которые работали на 4-ом блоке или занимались дезактивацией. И эта информация передавалась в эфир. То, что было ими собрано, и то, что было ими напечатано, конечно, в историческом, архивном смысле имеет колоссальное значение как живой документальный материал. И он является необходимым и обязательным, но при этом из-за того, что информация каждый раз подавалась в некоем частном виде, цельной картины ежедневно, или хотя бы еженедельно, по состоянию событий страна не получала. Например, шла информация о том, что идут такие-то работы на блоке, и героически трудятся шахтеры, но при этом отсутствовала информация о том, каков уровень радиации там, где они работают, что происходит рядом в Брестской области, как и кем это контролируется. И поэтому, наряду с очень многими точными описаниями и замечаниями, к примеру, было много и неточностей. Подробно описывались отдельные броские эпизоды, не имевшие особого значения для продвижения работ, но в то же время скромная работа дозиметристов, работа ребят, скажем, из Курчатовского института во главе с Шикаловым, Боровым или Васильевым, работа РИАНовской группы во главе с Петровым, работа Кабанова, который много раз был там и испытывал свои составы, позволяющие проводить пылеподавление, – не описывались должным образом, так же как логика всех работ, анализ проектов. А главным образом последовательности, динамики самих событий не было описано. Но в таких ситуациях народа много, кто-то где-то что услышал, – и рождались преувеличенные слухи, что естественно: и о количестве пораженных лучевой болезнью людей, и об уровне загрязненности, скажем, города Киева, и о масштабах пораженной территории. Любая остановка при последующем строительстве саркофага очень часто трактовалась как какая-то катастрофа, как обрушение какой-то конструкции, как появление новых выбросов, как заработавший вновь внезапно реактор, и так далее. Систематической информации не было, и это, конечно, рождало всякие неверные и панические иногда представления.

Вот несколько месяцев дебатировалось, и даже в научных кругах, состояние выбросов 4-го блока. Дело заключается в том, что у специалистов, и работающих непосредственно на станции, и у специалистов Гидромета, была точно измерена динамика выбросов. Первый, самый мощный выброс, который миллионы кюри активности в виде благородных газов и иода выбросил на большую высоту, почувствовали практически все страны мира. Затем несколько дней активных выбросов радиоактивных частиц – топливных в основном – за счет горения графита, затем прекращение выбросов этих топливных частиц где-то со 2 мая, потом разогрев топлива за счет подушки, которая там была, и выделение уже сепарированных частиц, таких как цезий, стронций, и распространение их примерно до 20–22 мая в известных районах с известными участками загрязнения. И постоянное снижение, начиная уже с 3, 4 и по 5 мая суммарного уровня активности, выбрасываемой из 4-го блока. Но поскольку огромное количество техники, распространявшее ранее выброшенную активность на своих колесах по разным площадям, и пылеперенос в сухое лето увеличивали число пораженных зон, то все это связывалось с тем, что реактор живет и продолжает выбрасывать радиоактивность из себя в возрастающих количествах. Конечно, это создавало нервные настроения для тех, кто там работал, и для тех, кто проводил дезактивацию, потому что им казалось бессмысленным проводить дезактивационные работы до тех пор, пока из 4-го блока что-то выделяется. При этом возникали и избыточные проекты типа «поставить тюбетейку на 4-й блок» – проект, с которым я боролся начиная с мая месяца, на мой взгляд, совершенно бессмысленный. Тем не менее, разными организациями такие работы велись, создавались различные проекты такой внешней оболочки, которая если бы была поставлена, только затруднила бы последующие работы по сооружению укрытия и никакого эффекта, конечно, с точки зрения выноса радиоактивности аэрозольной не дала бы. Но вот настолько сильны были эти разговоры – что все-таки реактор чадит, выделяет радиоактивность в заметных количествах, – что были получены команды на изготовление разного рода таких покрытий. Они создавались, испытывались, но дело кончилось тем, что одна из последующих конструкций, поднятая вертолетом, тут же рухнула на землю во время испытаний, была полностью смята, – и от этих проектов отказались. Но под влиянием слухов, неточной информации и рождались эти проекты, и их пытались реализовать. И если бы они, не дай бог, были реализованы, то они бы только затруднили работу.