Мне вспоминается, во время войны было все-таки два сорта информации. Прежде всего та, которая появлялась ежедневно в наших газетах: сообщения ТАСС – где мы отвоевали занятые немцами пункты, где мы отступили, где мы взяли большое количество пленных, где мы потерпели какое-то частное поражение; это была точная официальная информация, которая давала представление о радостных или горьких событиях на фронте. А наряду с этим было много журналистских очерков о конкретных боях, о конкретных людях, о героях и тружениках тыла и так далее. Так вот, наша пресса очень много давала информации второго типа: о людях, об их впечатлениях, о том, что там происходит. При этом очень мало давалось информации типа ТАССовской, регулярной: что и как на сегодняшний день произошло, что изменилось. Вот в этом был, по-моему, дефект информационной системы – во-первых. Во-вторых, было мало выступлений ученых, специалистов. Я вспоминаю одно-единственное выступление профессора В.И. Иванова из МИФИ (большая статья которого была помещена), где он просто пытался разъяснить: что же такое эти самые бэры и миллирентгены, на каком уровне они представляют реальную угрозу для здоровья человека, на каком уровне они не представляют реальной угрозы, как нужно вести себя в условиях повышенного радиационного фона. Вот это была, пожалуй, единственная – если я чего-то не забыл – статья, которая произвела полезное, такое трезвое действие на окружающий мир. Но число таких статей должно было быть, конечно, увеличено. Представляется мне, что излишне скромно и осторожно писалось и о том, что же произошло на самой станции, почему произошла авария, в чем здесь и чья вина – реактор ли плох, или какие-то действия персонала были из ряда вон выходящими. Конечно, об этом писалось много, но на самом деле полной картины того, что, почему, как происходило, мне кажется, ни один человек еще по-настоящему и не знает. В общем, эта чрезвычайная, трагическая, тяжелая, масштабная ситуация требует не просто мобилизации больших информационных ресурсов, но и очень творческого, очень грамотного использования этих ресурсов для того, чтобы в нужной последовательности, в нужном объеме население получило сведения о происходящем, чтобы относилось к информации с полным доверием. И, главное, с возможностью эту информацию использовать для каких-то либо практических действий, для того чтобы проявить там, где нужно, беспокойство, – а там, где нужно, наоборот, успокоиться. Чтобы это было довольно регулярно, а не неожиданно. В общем, это все чрезвычайно важные вопросы. Иногда даже мне кажется, что событие такого масштаба могло бы иметь и специальную газетную рубрику. Опять же состоящую из двух частей: часть этой рубрики должна быть чисто официальной – от Правительственной комиссии, давать точную информацию к тому моменту, когда эта рубрика выходит, – ну а вторая часть – эмоциональная, описательная, с личными точками зрения. Это серьезный вопрос: как, в каком масштабе освещать подобные крупные, очень неприятные и тяжелые события, затрагивающие и беспокоящие практически все население страны, да и не только нашей страны.

Ну, поскольку уж я коснулся и информации, и немножко коснулся реактора, то, может быть, наступил тот самый момент, когда можно высказать некоторые личные впечатления о том, каким «боком» я затесался в эту историю, как я с ней был связан, как я понимал историю и качество развития атомной энергетики, и как я это понимаю сейчас. Редко кто из нас по-настоящему откровенно и точно на этот счет высказывался.

Я окончил инженерный физико-химический факультет Московского химико-технологического института им. Д.И. Менделеева. Это факультет, который готовил специалистов, главным образом исследователей, которые должны были работать в области технологии атомной промышленности, т. е. уметь разделять изотопы, уметь работать с радиоактивными веществами, уметь из руды добывать уран, доводить его до нужных кондиций, делать из него ядерное топливо, уметь перерабатывать ядерное топливо, уже побывавшее в реакторе, уже содержащее мощную радиоактивную компоненту с тем, чтобы полезные продукты выделить, а опасные, вредные компоненты также выделить и суметь их как-то компактировать, захоронить. Так, чтобы они не могли человеку нанести вреда, – а какую-то часть радиоактивных источников использовать с пользой для народного хозяйства, для медицины, может быть. Вот это группа специальных вопросов, которым я был обучен.

Затем я дипломировался в Курчатовском институте. Дипломировался в области переработки ядерного горючего. Затем меня академик И.К. Кикоин пытался оставить в аспирантуре, потому что ему понравилась моя дипломная работа, но мы с товарищами договорились какое-то время поработать на одном из заводов атомной промышленности с тем, чтобы иметь некие практические навыки в той области, которая потом будет предметом наших исследований. Я был как бы агитатором, лидером этой группы людей, и мне было неловко принять предложение об аспирантуре. И я уехал в Томск, где пришлось участвовать в пуске одного из радиохимических заводов. Это был очень живой и интересный период времени, вхождение в практику молодого человека. Около двух лет я работал на этом заводе, а потом все-таки меня вытащили, с согласия партийной организации (коммунист я был уже с институтских времен) для обучения в аспирантуре в том же Курчатовском институте. Кандидатские экзамены под воздействием моего друга и товарища В. Д. Климова, который там же работал, я сдал я Томском политехническом институте, и со сданными экзаменами приехал для выполнения кандидатской работы.

Мне предложили заняться некоторыми проблемами газофазного реактора, реактора, который в качестве горючего содержал бы газообразный гексафторид урана. Я исследовал вопросы взаимодействия при высокий температурах гексафторида урана с конструкционными материалами. Получил много данных, написал большой отчет, который мог бы быть основой диссертационной работы – а может быть, это была и готовая диссертационная работа. Но в это время мой товарищ аспирант В.К. Попов сообщил мне о том, что в Канаде профессором Бартлеттом сделана великолепная, поражающая воображение работа по получению истинного соединения ксенона, одного из благородных газов. Это сообщение захватило мое воображение, и всю свою последующую профессиональную работу я посвятил синтезу с помощью различных физических методов таких необычных соединений, которые являлись бы мощными окислителями, обладали целым рядом необычных свойств, которыми я с удовольствием занимался, и на базе которых можно было построить целый ряд технологических процессов. В этом плане и шла моя профессиональная деятельность, которая создала для меня возможности защищать кандидатскую и затем докторскую диссертации. Затем, по развитии этих работ, их оценка была произведена при выборах моих в АН СССР. Научная часть работ была оценена Государственной премией СССР, прикладная часть оценена Ленинской премией. Вот это была моя профессиональная деятельность, к которой мне удалось привлечь интереснейших людей, со вкусом, с хорошим образованием. Они до сих пор развивают эту интереснейшую область химической физики, из которой, я уверен, произойдут еще очень многие важные для практики, для познавательного процесса события.

Успешная деятельность в этой области, видимо, обратила на себя вникание директора Института, и он сделал меня своим заместителем. При этом мои научные функции ограничились моими собственными научными работами. В распределении обязанностей, которые существовали и существуют до сих пор, за мной были записаны задачи химической физики, радиохимии и использование ядерных и плазменных источников для технологических целей. Когда А.П. Александрова избрали Президентом АН СССР, он сделал меня первым заместителем директора Института, доверив мне большой круг вопросов по управлению, но никак не изменив пределы моей научной ответственности. Не появилось и новых тем, за которые бы я отвечал. По-прежнему за крупнейший кусок деятельности Института – физику плазмы, управляемый термоядерный синтез – отвечал полностью Е.П. Велихов, за лазерную технику стал отвечать В.Д. Письменный, за вопросы ядерной физики – в ее специальных прикладных применениях – отвечал умный и талантливый человек Л.П. Феоктистов. У А.П. был заместитель по атомной энергетике – сначала Е.П. Рязанцев, до него директором отделения ядерных реакторов работал В.А. Сидоренко, сейчас Н.Н. Пономарев-Степной является первым заместителем директора по атомной энергетике. Я, конечно, вращаясь в этом кругу, выбрал свою задачу. Мне было просто интересно, какая доля атомной энергетики, по каким причинам должна присутствовать в советской энергетике. Мне удалось организовать системные исследования, связанные с тем, какого типа станции должны строиться по целевому назначению, как они должны быть разумно использованы, должны ли они только электроэнергию производить, или должны производить и другие энергоносители; – в частности, водород. Водородная энергетика стала областью моего пристального внимания. Все это были необычные вопросы, дополняющие атомную энергетику. Поскольку А.П. Александров сам был реакторщиком, создателем и участником создания многих реакторов, то ему я был нужен не как реакторщик, а как человек, который со стороны может дать какие-то необычные советы, найти нетривиальные решения. Но все эти решения, советы касались не конструкции реакторов – чем я никогда не занимался, – а касались возможных областей использования всех тех компонентов, которые содержатся в ядерном реакторе.