Девчачий смех смешался со смехом мужчин на противоположной стороне улицы, в этот момент очередь начала медленно, рывками втягиваться в здание бюро. Как только Сэнди перестала смеяться, ее снова охватил страх. Глядя на то, как, дергаясь и пульсируя, движется эта змея, состоящая из отдельных живых людей, она представила ее себе единым целым, телом дракона, который не имел права находиться в городе, однако находился и не желал его покидать, он был совершенно неуязвим. Она вспомнила об умирающих с голоду детях, и страх немного отпустил ее. Ей захотелось плакать, как было всегда, когда она видела уличного музыканта или нищего. Ах, если бы Дженни была рядом, она так легко заливалась слезами при малейшем упоминании о бедных детях! Но змееподобное существо на другой стороне улицы начало дрожать от холода, и Сэнди снова обуял страх. Она повернулась к Мэри Макгрегор, которая терлась о ее рукав:

— Прекрати толкаться.

— Мэри, дорогая, не надо толкаться, — сказала мисс Броди.

— Я не толкалась, — ответила Мэри.

Когда они ехали в трамвае, Сэнди отпросилась домой под тем предлогом, что у нее якобы начинается простуда. Она и впрямь дрожала, ей хотелось немедленно очутиться в тепле своего дома, вдали от которого даже связанный тесными корпоративными узами клан Броди казался холодноватым убежищем.

Однако позднее, когда Сэнди представила себе, как Юнис крутит сальто и делает шпагат на линолеуме в кухне мисс Броди, пока остальные девочки моют посуду, она пожалела, что не пошла на чай. Достав спрятанную между нотных страниц секретную тетрадь, она приписала еще одну главу к «Горному гнезду» — правдивой истории любви мисс Джин Броди.

Шли дни, ветер с Форта не утихал.

Не нужно думать, что мисс Броди была уникальна в своей поглощенности идеей относительно поры расцвета или что (поскольку такие вещи связаны между собой) у нее что-то сдвинулось в голове. Исключительным можно считать лишь то, что она преподавала в такой школе, как школа Марсии Блейн. В тридцатые годы женщин, подобных ей, был легион: обездоленных войной, перешагнувших порог тридцатилетия и компенсировавших свое «стародевство» вылазками в пространство новых идей и активной деятельностью в области искусства, благотворительности, образования или религии. Прогрессивные эдинбургские старые девы не работали в школах, особенно в школах традиционного образца, какой являлась женская школа Марсии Блейн. Именно поэтому мисс Броди была, как выражались тамошние школьные старые девы, несколько чужеродна среди них. Зато она вовсе не была чужеродна среди себе подобных — энергичных дочерей покойных или одряхлевших коммерсантов, священников, университетских профессоров, врачей, бывших владельцев крупных торговых домов или рыбных промыслов, которые наделили дочерей острым умом, румяными щеками, лошадиной статью, логическим мышлением, бодростью духа и собственными средствами. Не было редкостью увидеть их часа в три дня нависающими над демократическими прилавками эдинбургских бакалеей и дискутирующими с хозяином по поводу самых разных предметов: от подлинности Писания до значения слова «гарантированный» на банках с джемом. Они посещали всевозможные лекции, испытывали на себе медово-ореховую диету, брали уроки немецкого, а потом совершали пешие путешествия по Германии; они покупали кемперы и отправлялись в них к горным озерам; они играли на гитаре и оказывали поддержку возникавшим повсюду маленьким театральным труппам; они селились на время в трущобах и, раздавая соседям банки с красками, учили их искусству элементарного декорирования интерьера; они пропагандировали идеи Мэри Стоупс[21]; ходили на собрания Оксфордской группы[22] и, ничего не принимая на веру, бдительно присматривались к спиритизму. Некоторые оказывали содействие движению шотландских националистов; другие, как мисс Броди, называли себя европейками, а Эдинбург — европейской столицей, городом Юма[23] и Босуэлла[24].

Эти женщины не участвовали в каких бы то ни было комитетах и не преподавали в школах. Старые девы, которые участвовали в комитетах, были менее предприимчивы и отнюдь не склонны к бунтарству, они исправно посещали церковь и усердно трудились. Школьные же учительницы вели еще более традиционный образ жизни: сами зарабатывали на хлеб, жили с престарелыми родителями, совершали прогулки в горах и проводили отпуска в Северном Бервике.

Женщины типа мисс Броди очень любили поговорить, они были феминистками и, как большинство феминисток, с противоположным полом разговаривали, как мужчина с мужчиной.

«Вот что я вам скажу, мистер Геддес, контроль за рождаемостью — единственное решение проблемы рабочего класса. Свободный доступ контрацептивов в каждый дом…»

Или в те же три часа пополудни перед прилавком преуспевающего бакалейщика: «Мистер Логан, хоть вы и старше меня, я — женщина в расцвете своей жизни, так что поверьте мне: воскресные концерты профессора Тоуви куда больше приобщают к религии, чем службы в вашей кирке».

В свете сказанного внешне ничего странного в мисс Броди не было. Внутренне — дело иное, и оставалось только гадать, до каких крайностей может довести ее собственное естество. Внешне она отличалась от учительского коллектива тем, что пребывала еще в неустойчивой позиции продолжающегося развития, между тем как они, что неудивительно, достигнув двадцатилетнего возраста, уже опасались менять убеждения, особенно в вопросах этики. Мисс Броди хвастливо заявляла, что нет на свете ничего такого, чего она не могла бы выучить и теперь. И мисс Броди, говорившая девочкам: «Я переживаю период расцвета, и вы пожинаете его плоды», действительно не была фигурой застывшей, ее внутренний мир развивался у них на глазах одновременно с формированием самих девочек. Он длился, этот расцвет мисс Броди, и продолжал становление еще и тогда, когда девочки приближались к двадцатилетию. А принципы, сделавшиеся для него определяющими в конце, изумили бы ее самое, узнай она о них вначале.

Летние каникулы тридцать первого года знаменовали собой первую годовщину начала расцвета мисс Броди.

Предстоявший год должен был стать во многих отношениях годом сексуальных открытий для ее избранниц, которым исполнялось кому одиннадцать, кому двенадцать лет, то был год, насыщенный волнующими откровениями. Позднее интимные отношения стали для них лишь одной из составляющих жизни. Но в тот год они были для них всем.

Новый семестр начался по обыкновению бодро. Мисс Броди, бронзовая от загара, стоя перед классом, говорила: