С отцом наказание было гораздо серьезнее. Он не шутил. Он наказывал меня палкой. Я должен был выбрать палку сам. Это было сложно. Если я выбирал толстую палку, это было больно. Но если я выбирал тонкую и она ломалась, он заканчивал работу своей рукой, которая никогда не ломалась. Так что я старался выбрать палку средней толщины, которая бы немного гнулась при ударе, но не ломалась.

Я стал довольно хорошо выбирать палки, потому что я много тренировался. Я не уверен, что сделал что-то, чтобы заслужить это, но я клянусь, что помню некоторые недели, когда меня шлепали каждый день — либо Лу, либо мой отец. Я помню дни, когда Лу говорила: “Это все. Я скажу твоему отцу, когда он придет домой”. Я проводил остаток дня беспокоясь об этом, думая о том, во сколько он придет домой и как сильно меня накажет. Я думаю, что боялся его. Он был большим мужчиной, и он был жесток со мной. Он никогда не причинял мне сильных травм-так, чтобы отправить меня в больницу — но я боялся, что однажды это случится.

Иногда, в дополнение к наказанию, Лу забирала что-то — игрушку, мяч или мой велосипед. Но главным наказанием в то время, когда мы жили в доме на Хоторн, было лишение привилегий смотреть телевизор.

Это были 1950-е годы. Телевизор был довольно новым изобретением. На телевидении не было ничего особенного для детей, кроме, возможно, мультфильмов по субботам утром. Было немного бокса и роллер-дерби, но меня это не интересовало. Было много семейных шоу, таких как “Жизнь Райли” и “Отец-холостяк”. Но я особо не увлекался этими программами. Они не были созданы специально для детей, а семьи в этих шоу точно не выглядели как моя.

Но телевидение имело Disneyland. Каждую среду вечером был Диснейленд. Это было телешоу, ведущим которого был Уолт Дисней — название позже было изменено на “Уолт Дисней представляет” и затем на “Замечательный мир красок Уолта Диснея” — и это было самым большим событием недели. Я практически мечтал о просмотре Диснейленда. Я ждал этого так же, как некоторые дети ждут Рождества.

Если мальчики были хорошо себя вели всю неделю, нам разрешали сидеть перед телевизором и смотреть всё шоу. Если мы были совсем хорошими мальчиками, нам давали шоколадку, которую мы могли есть, пока смотрели.

Для меня это было словно парить в небесах — сидеть перед телевизором, есть шоколадку и смотреть Диснейленд. Лучше, чем это, не было ни-че-го. Поэтому, отобрать у меня эти вещи — было самым эффективным наказанием, которое могла придумать Лу. Если я был плохой, другие мальчики получали шоколадку, а я нет. Если я был очень плохим, моим наказанием было не разрешать мне вообще смотреть Disneyland. Меня отправляли в мою комнату — все еще голодного, и без шоколадки — где я мог слышать, как Братец Кролик поет “У всех есть место для смеха” или Фесс Паркер поет “Бал-ладу о Дэви Крокетте”.

Я очень тяжело переносил наказания. Я не помню этого, но одна из моих теть позже рассказала, как однажды посетила наш дом, когда Лу разозлилась на мальчиков. Она закричала на нас, чтобы мы вышли из дома, поиграли на улице, оставив ее в покое, и выгнала нас всех через заднюю дверь. Остальные мальчики пошли и поиграли в какую-то игру. Но тетя сказала, что я подошел к забору и начал плакать, как будто мои чувства были задеты.

Может быть, это правда? Думаю, да. Я хотел любви Лу. Я хотел, чтобы она любила меня. Я называл ее “мамой”, потому что это казалось правильным. Я хотел, чтобы она обращалась со мной как со сыном, так же как она обращалась с Джорджем, чтобы она любила меня, гордилась мной и т. д.

Но вот такой она была, по крайней мере со мной. Она не была очень ласковой. Она не обнимала своих мальчиков, не целовала их и не говорила, что любит их. На самом деле, я не помню, чтобы она была ласковой с моим отцом. Я никогда не видел, как они проявляют друг к другу любовь. Это просто не было их способом общения.

Мой отец тоже не был большим атлетом, по крайней мере, не в хорошем смысле. Я помню, что он держал меня на руках, когда я был младенцем, потому что я помню его щекотливую бороду. Я не любил его бороду. Мне нравилось быть на руках у моей матери, потому что она была мягкой и нежной. С отцом было грубо. Я помню, как он качал меня на качелях, когда я был совсем маленьким, и помню, что это было больно — он толкал. К тому времени, когда он женился на Лу и переехал на улицу Хоторн, единственный вид физического контакта, который я получал, — это были наказания в виде шлепков.

Остальные мальчики позже говорили, что боялись Лу и ее характера. Джордж помнил, как Лу впадала в истерику. Она начинала кричать и орать так, что мой отец должен был брать ее за руки и удерживать их, чтобы не получить удара. “Она была крикуньей”, - сказал Джордж. “Когда она начинала кричать, ты действовал. Ты не требовал пояснений. Ты сразу бежал”.

Брайан тоже помнил то же самое. “В нашей семье было много криков и ужасных споров”, - сказал он. “Они заставляли меня уходить в свою собственную маленькую зону. Я специально ложился спать раньше, чтобы не быть рядом с этим”.

В отличие от меня, другие мальчики никогда не казались делающими что-то не так или не получающими за это наказания. Брайан был хорошим ребенком. Он делал то, что ему говорили, и не попадал в неприятности. А Джордж был умнее меня в избегании обнаружения. Мы делали одно и тоже, но я получал наказание, а он нет. Он был любимчиком.

Например, у Лу были строгие правила о том, как возвращаться домой со школы. Я должен был сразу же идти домой, иначе меня наказывали. Но Джордж мог медлить, гулять с друзьями и т. д. Если я это делал, меня отправляли в комнату или наказывали еще хуже. Я знал, что это несправедливо, но не знал, что с этим делать. Мой отец не был дома так часто, а когда он был дома, он не хотел иметь дело со всеми вопросами типа “Лу ударила меня” или “Лу меня наказала” или “Это несправедливо”. Когда он приходил домой, у него могло