От ставки Аббас-Мирзы до Худоперинского моста птице лететь сто двадцать миль. Людям идти, стало быть, вдвое больше. Егеря Ширванского полка проскочили бы этот путь дня за два. Кюринцы с апшеронцами задержались бы еще часов на пятнадцать – двадцать. Персам понадобится и вовсе недели полторы, уж не меньше. Валериан был уверен, чувствовал, что именно сейчас полчища наследника шаха двигаются к границе. А оттуда до Шуши им и вовсе дней шесть неспешной прогулки с грабежом, насилием и убийством. И что же он, военный правитель Карабахской провинции, мог поставить на пути чужой армии?!

Валериан знал, что война надвигается, слышал тяжелую поступь, чувствовал ее отвратительный запах – пота, крови и нечистот. И даже Ермолов не мог убедить его, что Аббас-Мирза устрашен тем фейерверком, который он, генерал Мадатов, устроил ему у Худоперинского моста. Персы хорошие воины – храбрые, жестокие, жадные. Их не испугает трескотня пушек, ружей и разговоров. Они знают, какая добыча их ждет за Араксом, и они мечтают до нее дотянуться. А император Александр посылает Фетх-Али-шаху стеклянный трон, который выдули искусные мастера Петербурга. А император Николай направляет шаху посольство надутого князя Меншикова. И все, включая Алексея Петровича, твердят, что никак не хотят войны. Но чтобы отклонить войну или хотя бы задержать ее на границе, надо быть готовым к ней, к ее приходу, намного лучше, чем твой возможный противник. А из России, из-за Кавказа, из-за Терека, из-за Дона, приходят одни уверения в помощи да суровые инструкции – вести себя тихо и скромно, не раздражать Тегеран, не тревожить Тебриз.

Даже Алексей Петрович, размышлял мрачно Мадатов, вглядываясь в карту, выученную, кажется, наизусть, даже командующий Кавказским корпусом вполне поддался общему настроению и отослал его, военного правителя приграничных провинций, лечиться на воды.

Правда была и в том, что наступила уже большая нужда заняться своим здоровьем. Кашель измучил Валериана, сухой, трескучий, который все чаще и чаще заканчивался кровавым сгустком. Зиму он кое-как продержался, проведя не меньше четверти времени в седле, а весной болезнь ударила его неожиданно сильно. В мае он даже опоздал на один из советов, что собирал в своем кабинете командующий, да и, уже опустившись в кресло, с трудом понимал, о чем рассказывает им Вельяминов, стоящий у карты. Сидел, усиленно держа спину, вытирал то и дело пот, проступавший на лбу, на висках, на затылке, и с большим трудом отгонял прочь желание сползти вниз с кресла и вытянуться прямо тут на ковре. А потом вдруг его охватил кашель, страшный, бухающий, раздирающий надвое грудь. Адъютант увел его в дальнюю комнату, где Валериан отлеживался в полузабытьи часа два с лишним. Когда же начал вставать, в комнату ворвался Ермолов.

Командующий долго смотрел на него с высоты своего почти саженного роста, а потом, с обычной своей прямотой, сказал, будто рыкнул:

– Лечиться тебе надо, Мадатов.

Валериан пытался возразить, но Ермолов повторил упрямо, не дожидаясь никаких объяснений:

– Лечиться! Иначе – сдохнешь! Немедленно отправляйся в Горячеводск, и чтобы до осени я тебя в Тифлисе не видел. Рыхлевский документы уже оформил.

Валериан только сумел выпросить отсрочку на месяц, чтобы закончить самые необходимые предприятия, вроде устроения тысячного отряда ширванских всадников, который он собирался двинуть к границе с Талышинским ханством. В начале же июля он собрался и выехал с Василием вдвоем, дождался у Крестового оказии и через пять дней уже ночевал на окраине Горячеводска.

Но где бы не находилось его тело, мысли постоянно стремились на восток, в Карабах, к Шуше, и далее в Нуху, к Шемахе, к Баку, к Ленкорани, на самую границу с Персией. Воображаемая эта линия раздела между двумя империями тянулась на протяжении почти шести сотен верст, перепрыгивая сады и пустыни, русла гремящих речек и заснеженные безмолвные перевалы. Аббас-Мирза, предполагал Мадатов, мог собрать кулак почти в сотню тысяч вполне современного войска. А что же мог выставить против этой орды он, военный правитель трех Закавказских провинций?..

В Ленкорани на самом берегу моря стоял Каспийский морской батальон – менее восьмисот человек. На них он рассчитывать не мог вовсе. Напротив, эта горстка пехоты была предметом постоянной заботы штаба Кавказского корпуса: удастся ли вывезти людей кораблями в Баку или же они так и сгинут, отрезанные от России при первом же натиске персов.

Он бы, Валериан Мадатов, поторопился и, упреждая события, перебросил бы каспийцев в Баку, подкрепив ими городской гарнизон. Тот насчитывал сейчас меньше шести сотен солдат. Достаточно, чтобы поддерживать порядок в мирное время, но катастрофически мало для защиты стен в случае приступа. Командующий, думал Валериан, не мог не видеть преимущества такого маневра, но продолжал держаться за столицу талышей. Очевидно, на то были причины невоенные, но политические.

В Шемаху он еще год назад перебросил две роты егерей сорок второго полка, тоже шесть сотен людей, и подкрепил их донским казачьим полком. Всего на круг выходило чуть более тысячи человек да шесть орудий. К ним еще могла отойти рота апшеронцев, что стояла в Сальянах, почти у самого устья Куры, то есть еще две с половиной сотни. Но вместе они могли составить боеспособный отряд.

В Елизаветполе две роты сорок первого егерского, шесть сотен без малого. В Нухе одна рота сорок второго – почти вдвое меньше. Зато в Карабахе, там, куда без сомнения ударит Аббас-Мирза, стояло девять рот сорок второго, больше двух с половиной тысяч егерей, на которых он безусловно мог положиться. Плюс два казачьих полка – еще девять сотен. Ну и двенадцать орудий. Итого, дорогой мой князь, сказал он себе, у вас в наличии пять с половиной тысяч пехоты, полторы тысячи казаков да восемнадцать орудий. И это не считая милиции. Но об ополчении придется забыть, ваше сиятельство. Собрать людей можно, объявив поход на север, в Дагестан, навестить извечных врагов обитателей жарких равнин. Но с персами они драться не будут, даже, напротив, с охотой помогут Аббасу. Слишком хорошо еще помнят в этих местах, что когда-то они были частью великой империи Сефевидов.

Итого остается у вас… у нас… семь тысяч без малого солдат, да почти два десятка шестифунтовых полевых пушек. Если собрать их под единую руку, можно, пожалуй, и драться. Но оставить города без присмотра – все равно что самому сдать их Насиб-Султанэ и его армии.

Можно было бы попросить помощи у Ермолова. Но он ни разу не посмел заговорить с командующим об укреплении провинций, вверенных ему наместником императора. Молчал на совете, молчал в приватной беседе, молчал, ибо знал, что свободных штыков и сабель в Кавказском корпусе нет. Тифлисский пехотный прикрывал границу с Эриванским ханством, такое же беспокойное направление, как Карабахское, и было там у полковника Северсамидзе всего две с половиной тысячи человек, разбросанных по постам в небольших армянских селениях. Шесть тысяч человек – Менгрельский полк и 44-й егерский стояли на западе Грузии, на побережье Черного моря, и с трудом, напряжением всех сил удерживали в равновесии границу с Турецкой империей. Гиблое место, гнилое место, где люди болели и умирали десятками. Но Ермолов, как доподлинно знал Валериан, не решался вывести из этих болот даже роту. Любое неловкое движение способно было подвинуть османов к неверным выводам, а что такое война с такой огромной державой – Мадатов еще не забыл. И сейчас, он знал, только в одном Ахалцихе уже собралось до десяти тысяч воинственных ополченцев. Нерегулярная армия, но не менее грозная, чем не слишком вымуштрованные полки самого султана.